"Я ходил за линию фронта". Откровения войсковых разведчиков - Артем Драбкин

А третий товарищ — это был бывший партизан Лева Краснов, выдававший себя за цыгана. Ходил с шикарным черным чубом. Но я-то в подобных «цыганах» разбирался. Один раз напрямую спросил его: «Краснов, а ты ведь еврей. Почему скрываешь?» И Лев рассказал, что в начале войны служил кадровым танкистом, попал раненым в плен, но ему повезло: он успел сбежать из колонны пленных еще до того, как немцы начали селекцию пленных в поисках евреев. После долгих скитаний на оккупированной территории попал в партизанский отряд.

Генрих Кац (слева) с бойцами роты

В отряде царил дикий антисемитизм, и чернявый Краснов выдал себя за цыгана, да так и остался им в документах. Воевал он в партизанах минером-подрывником. Настоящая его фамилия была что-то вроде — Зильберштейн. Спросил его дальше: «Родные-то знают, что ты живой, а не «пропавший без вести»?» Краснов ответил, что его семья жива, но он не может написать им о себе. Мол, его отец глубоко религиозный человек и никогда не простит ему смену фамилии и национальности. На следующий день я, как прямой командир Краснова, сам написал его семье о том, что Лев живой, и о тех испытаниях, которые ему пришлось пережить. Вскоре пришел ответ от его родных из Горького. Люди благодарили за добрую весть и просили передать сыну, что ждут от него письма.

Так вот, однажды я взял Пилата и Краснова «за шкирку» к нашему ротному писарю и заставил их записать в документах свою настоящую национальность, обоих «вернул в евреи».

— Свой первый «поиск» помните?

— Конечно, первый разведвыход помнят все. Взяли: в немецкой траншее здорового немца. Старшина Кадуцкий немца «взял», а мы с Потаповым его «приняли». Он «отказывался» идти к нам «в гости». Его Слепухин слегка ножом кольнул в спину, и немец понял, что выхода нет, — и пополз в сторону нашего переднего края. Но пока мы его «уговаривали», немцы заметили исчезновение своего солдата, и началась суета. Я остался прикрывать. Рядом со мной залег Пашка Слепухин и сказал: «Теперь ты мне Друг, если прикрыть остался». Вышли к своим тогда без потерь.

— Суеверия разведчиков — об этом столько написано. Как с этим обстояло дело в вашей роте?

— На цифру «13» мы внимания не обращали. Главным для нас суеверием было следующее: если по дороге к передовой из дивизионного тыла мы встретили женщину, то группа отказывалась идти на разведку. Заранее предупреждали, чтобы по пути нашего следования ни одна ППЖ или связистка не появилась. В батальоне, занимавшем передовую траншею, если и была санитарка — ее тоже убирали с глаз долой. Сейчас это звучит смешно, но тогда несколько раз группа отказалась выйти на нейтралку только по одной причине — встретили бабу по дороге. И как нас ни стращали трибуналом и прочим расстрелом, никто с места не сдвинулся. Несколько групп в свое время погибли полностью после подобных встреч. И это суеверие стало основным. Для нас соблюдение этого «правила» было непреложным условием «работы».

Еще много занимались толкованием снов. Увидел кто во сне «мясо» или «мельницу» — значит, скоро убьют. Один раз обнаружили нас немцы в своей траншее, обложили со всех сторон, прорваться к своим у нас не было шансов. Отстреливаемся, гранаты кидаем, приготовились помирать. Кричу своему напарнику Мишке Пилипенко: «Прощай, Мишка!» В ответ слышу: «Нет, Генка, сегодня нас не убьют! Я сон хороший видел, две кучки дерьма!» И действительно, вырвались… У каждого были еще свои личные «пунктики», связанные с суевериями и ритуалами разведчиков. В Бога или в коммунистическую партию мы не особо верили, вот и приходилось своеобразной «мистикой» заниматься. Но, по большому счету, у нас никто выжить не надеялся. Разговоры на тему, что я буду делать после войны, у нас не звучали. Потери у разведчиков всегда были страшные.

— В вашей роте много выжило «стариков» из январского состава сорок четвертого года?

— После войны на встрече ветеранов было таких «стариков» всего шесть человек.

Мы были очень и очень везучая рота. А вот из тех, кто начинал в разведке, скажем, в сорок втором году, к концу войны в строю оставался один из ста. Статистика точная.

— В советские времена было всего несколько художественных книг, рассказывавших о войсковых разведчиках. «Звезда» Казакевича, «Взять живым» Карпова да книга о Сергее Матыженке. Казакевич начинал войну рядовым, потом стал командиром разведроты и уже в 1944 году стал начальником разведки стрелковой дивизии. История Героя Советского Союза Карпова, командира взвода полковой разведки, известна многим. Но все эти книги были написаны в условиях жесткой цензуры, и все там «прилизано, причесано и отполировано». Беседуешь с ветеранами и такие вещи слышишь о разведчиках, об их нравах и законах, об их мужестве и невольно жалеешь, что настоящая правда войны бойцов разведподразделений так нигде и не опубликована. За последние годы появились «Записки разведчика» Леонида Вегера, воспоминания знаменитого разведчика Балтийского флота Николая Бавина, интервью с морпехом из разведки 83-й отдельной морской СБр Дмитрием Вонлярским и интервью с бывшим командиром разведвзвода 15-й отдельной морской стрелковой бригады Григорием Гинзбургом. Вся информация, рассказанная этими людьми, разительно отличается от советских «песен о разведчиках»… Как все обстояло на самом деле? Какие люди воевали в разведке? Почему политотдельцы и особисты ненавидели солдат разведрот?

— Да, вопросики у вас… Отвечать долго не хочется. Казакевич писал свою книгу, как я помню, в 1947 году, и то пытался рассказать правдиво. А товарищ Карпов писал про своего лейтенанта Ромашкина, будучи бывшим генштабовским полковником и членом Союза писателей, и полную правду говорить и писать уже не мог, статус не позволял. А что на самом деле творилось во взводе у Карпова, я знаю из первых уст. Мой одноклассник Аркадий Брускин служил полтора года в карповском взводе и после войны мне много чего рассказал. Карпов даже в свое время о Брускине большую статью написал в журнале «Советский Союз». Книгу товарища Карпова сейчас обсуждать не будем. Вы правы, из этих книг можно иметь представление, как проводился разведпоиск, но все остальное там «отлакировано по максимуму». Цензоры ничего лишнего не пропустили бы. Я думаю, что еще живы десятки бывших опытных разведчиков, которым есть что рассказать… Эти люди вам бы многое поведали, как все было на самом деле в разведке. И как разведгруппы на убой десятками гоняли, и многое другое… Теперь конкретно по вопросу.

В стрелковой дивизии на фронте служит примерно 5–7 тысяч человек. Из них отобраны самые лучшие, смелые и умелые бойцы, человек 30–40, и служат эти бойцы в разведроте. Все эти люди личности, с сильным характером. Другие в разведке не воюют. Эта группа солдат — элита дивизии и, одновременно, «смертники». Они не месят грязь в окопах месяцами. Но первая пуля на войне и первый орден — для них. Сказать, что разведрота не признает законов и устава, было бы неверным. Приказ генерала Коновалова или Облапа был для нас свят. В обороне разведрота расположена в тылу дивизии и оттуда выходит на поиски и для наблюдения за немцами. Я не хочу ломать ваши стереотипы, но скажу вам, что полковая разведка весьма редко ходила за «языками», у них были совершенно другие функции. Захват «языков» был в первую очередь задачей дивизионной разведроты. В наступлении разведрота часто используется как стрелковый резерв командира дивизии, находится рядом с НП комдива. Любое форсирование или захват плацдарма — нас пустят под огонь первыми, потому что на нас надеются, знают, что мы задачу выполним любой ценой. И мы эти надежды оправдываем… Приказы нам отдает маленькая группа людей, старших начальников, обладающих на то полномочиями, остальных мы в «упор не видим». Разведчики держатся независимо, строем не ходят, перед начальством никто шею не тянет, «честь» не отдает и «шапки не ломает». Даже одеваемся мы так, как нам нравится, а не согласно уставу. Политотдел при виде разведроты трясло от ненависти мелкой дрожью. Не могли нам простить нашей независимости. Хоть и был у нас парторг в разведроте, мы в их «комиссарском понимании» были бандой зэков — головорезов, не проникнувшихся светлыми идеями «великого вождя товарища Сталина».