Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье - Сью Стюарт-Смит

целям, другие давали продукцию. Разумеется, этому способствовали благоприятные условия Франции и Фландрии. Климат, богатая почва, длительные периоды затишья – все это вместе сделало садоводство возможным. Окопная война показала силу сада и его способность удовлетворить некоторые из глубочайших экзистенциальных потребностей человечества.

Один из многочисленных садов на Западном фронте был создан Джоном Стенхоупом Уокером, капелланом 21-го дивизионного эвакогоспиталя на берегу реки Соммы. Уокер прибыл туда в декабре 1915 года, а следующей весной начал разбивать сад.

В начале июля 1916 года началась битва на Сомме, и госпиталь быстро наполнился ее жертвами. Почти каждый день привозили по тысяче тяжелораненых солдат; Уокер похоронил 900 из них за три месяца. Наступление на Сомме, длившееся 141 день, стало одним из самых кровопролитных сражений в истории. Из трех миллионов человек, сражавшихся там, более миллиона были убиты или получили увечья.

В своих письмах домой Уокер описывал, что госпиталь едва справлялся. Раненые были «буквально свалены где попало – коек не хватало; считалось, что тебе повезло, если находилось место на полу палатки или шалаша». Он работал до изнеможения, и днем и ночью: «Парни со страшными ранами, лежащие в агонии, многие – невероятно терпеливые, некоторые шумные; подходишь к носилкам, кладешь руку на лоб, холодный, чиркаешь спичкой, он мертв… Здесь причастие, там отпущение грехов, там даешь воды, там успокаиваешь сумасшедшего, тому даешь грелку и так до бесконечности». Но среди всего этого цветы, которые он посадил, тоже делали свое дело: «Сад действительно великолепен: стены палатки откинуты, и пациенты просто смотрят на него»[237].

Работая с таким «сломленным человечеством», Уокер временами чувствовал себя профессионально несостоятельным; он был разочарован тем, что лишь небольшая часть выздоравливающих мужчин прилагала усилия, чтобы посещать его службы. Но если его проповеди не привлекали их, то сад манил. В середине июля он писал: «Сад сейчас весь пестрит цветами, первая грядка гороха созрела, огромные стручки вызывают восхищение у израненных воинов. Завязались помидоры и маленькие кабачки, уже сорвали несколько очень неплохих морковок». Похвалы его саду доносились и от других. Он был особенно доволен тем, что главный хирург, сэр Энтони Боулби, оценил этот сад: «Его поразили мои цветы, и он говорит, что упомянет меня в своих докладах, а также размер моих бобов и гороха».

В августе, когда британским войскам стала сопутствовать удача, Уокер и его коллега взяли выходной, чтобы впервые посетить поле боя. «О, какое зрелище, – множество людей, разбросанных на мили и мили вокруг, – писал он, пересекая то, что до недавнего времени было нейтральной полосой, – необъятность войны теперь открылась мне… картина абсолютного разрушения, мили и мили страны, разрушенной и искалеченной до неузнаваемости». Проехав дальше, они вступили на недавно захваченную территорию: «Немецкие траншеи превратились в груду земли и колючей проволоки. Огромные минные воронки превращали пейзаж в холмистую местность с миниатюрными озерцами. Здесь, где кирпичи и строительный раствор смешаны с грязью, находится Фрикур, там, где стоят расколотые тощие деревья без сучьев, – Мамец». Часть немецких блиндажей пережила этот натиск. Двое мужчин спустились вниз и вошли в один из них: он был обшит деревом, по типу «швейцарского шале», и сделан на удивление уютно – с ковром и маленькой кроватью. О внешней стороне землянки тоже позаботились. Там обнаружился сад, полный «аурикул, кустарников и роз в кадках, оконные ящики и цветочные горшки». Сад, который Уокер создал в эвакогоспитале, находился за линией фронта, но этот тщательно ухоженный участок находился прямо в центре боевых действий.

Как это ни удивительно, сады возле землянок не были чем-то необычным, их разбивали солдаты обеих враждующих сторон. Американская журналистка[238] Карита Спенсер, посетив зону боевых действий в Ла-Панне близ Ипра, задокументировала садоводческие занятия британских солдат. Там, вдоль задних траншей часть солдат засеяла ряд небольших земельных участков: «Сначала у них шел скромный огород, а рядом с ним для красоты маленький цветник, чуть дальше – небольшое кладбище, затем такая же последовательность повторялась». Жизнь «неделя за неделей в зоне обстрела снарядов», по ее наблюдениям, означала, что «жизнь и смерть вступают в новые отношения. Смерть может прийти в любой момент, и все же, пока она не пришла, жизнь нужно было жить».

Александр Дуглас Гиллеспи, молодой офицер, служивший в батальоне горцев Аргайла и Сазерленда, прибыл во Францию в феврале 1915 года, вскоре после того, как его брат был убит в бою. В марте Гиллеспи разбил небольшой садик, пересадив туда душистые фиалки и другие цветы, которые нашел на берегу старой затопленной траншеи. Некоторые из них он посадил в цветочные горшки, сделанные из стреляных немецких гильз. Он и его люди вынуждены были находиться под непрекращающимся дождем, лившим уже несколько недель, и вид одной из таких гильз очень поднимал их боевой дух: «Я посадил в нее фиалки и поставил снаружи блиндажа, и это очень радует ребят»[239].

За время весны и лета 1915 года Гиллеспи и его взвод перебрасывали в разные траншеи, но всегда в местах своей дислокации они создавали сад. Однажды он попросил родителей прислать семена настурции и в один из мартовских дней, под покровом ночи, разбросал их вокруг. В начале лета он написал о том, что посеял бархатцы, маки и левкои – семена, которые были присланы другому младшему офицеру.

Сети траншей были вырыты произвольно – через поля, сады и приусадебные участки. Иногда цветы, которые росли там прежде, снова прорастали из стен окопов и росли вниз, свешивая свои цветы. Сады-землянки частично создавались за счет сбора растений из близлежащих заброшенных садов. В начале мая Гиллеспи провел половину дня в разрушенной деревне, где был расквартирован, «собирая растения для наших траншейных садов – желтофиоли, пионы, анютины глазки и многие другие; возможно, довольно жестоко их пересаживать, но их тут росло в изобилии». Некоторые растения не приживались на новых местах, но здесь большое значение имел сам факт их посадки.

Несколько дней спустя, вернувшись в окопы, Гиллеспи написал о том, что «мы надели противогазы и внимательно следили за ветром на случай, если газ пойдет вниз». «Все наши садики цветут, – продолжал он, – ландыши, анютины глазки, незабудки и все старые любимые цветы. Мы регулярно их поливаем». В середине июня взвод Гиллеспи был переведен в траншею в непосредственной близости от немецкой линии фронта, где сила бомбардировок делала садоводство невозможным. Однако несколько недель спустя он вновь оказался в одной из своих старых траншей. Здесь линии немцев в некоторых местах находились всего в трехстах метрах, и с обеих сторон открывался вид на «широкое