Коллапс. Случайное падение Берлинской стены - Мэри Элиз Саротт

в отправленной им в Бонн телеграмме, что «никакой реакции официальных лиц или СМИ» на 9 ноября не было.

Молчание СССР действительно скрывало то смятение, которое испытывали Горбачев и его влиятельные помощники по международным делам – например, Анатолий Черняев. Они были уверены лишь в одном: если кто и принимал решение об открытии границы, то уж точно не они и не их посольство в Восточном Берлине. Теперь они сомневались, как им публично отреагировать. Черняев записал свои первые впечатления в дневнике. В целом он был разочарован, но великодушен по отношению к Горбачеву. Когда «рухнула Берлинская стена», это означало, что «закончилась целая эпоха в истории социалистической системы». В результате «остались наши “лучшие друзья”: Кастро, Чаушеску, Ким Ир Сен, ненавидящие нас яростно». Но, как заключал Черняев, «Берлинская стена – это главное», потому что ее крах символизировал «конец Ялты, финал сталинского наследия и “разгрома гитлеровской Германии” в великой войне». В удивительном падении Стены Черняев видел своего рода неожиданную победу Горбачева, который «оказался велик, потому что учуял поступь истории и помог ей выйти в естественное русло».

Горбачев волновался насчет поступи истории достаточно для того, чтобы передать Гельмуту Колю устное сообщение 10 ноября, как только канцлер прибыл в Западный Берлин. Ранее в тот же день Коль сообщил расстроенному премьер-министру Польши Тадеушу Мазовецкому, что он вынужден прервать свой визит в Польшу, чтобы ненадолго вернуться в разделенную Германию. После этого Коль и его окружение полетели в Гамбург, где пересели на американский самолет до Западного Берлина, как того требовали правила воздушных перевозок, принятые оккупационными державами. Коль хотел отправиться прямиком в Бонн, но объявление о крупном публичном мероприятии перед Шёнебергской ратушей вынудило его сперва сделать остановку в Западном Берлине.

Советский посол в ФРГ Юлий Квицинский связался с Колем и Тельчиком по телефону после их прибытия в Западный Берлин. Тельчик принял звонок в кабинете местной администрации, и Штази удалось его прослушать. Подобными проблемами отчасти и объяснялось желание канцлера поскорее оказаться в Бонне, где у него имелись более защищенные средства связи. Тельчик спросил Квицинского: «Господин посол, как там дела?» Посол ответил: «Ах, нормально. Немного суматошно». Тельчик согласился: «Это уж точно». Затем посол перешел к делу: «У вас есть карандаш?» Тельчик ответил утвердительно, и Квицинский зачитал предназначавшееся Колю сообщение Горбачева, в котором тот выражал обеспокоенность непредвиденными событиями в Берлине и просил Коля помочь проследить за тем, чтобы «не дать им стать неуправляемыми».

Записав сообщение целиком, Тельчик попрощался с советским послом, вернулся к Колю и передал ему послание, как раз когда канцлер готовился выступить на митинге перед ратушей. Он понимал, что Горбачев и его опасения – одна из приоритетных задач, но решить ее можно было только из Бонна. Коль и Тельчик вернутся в свою столицу той же ночью, но только после выступления на другом митинге в Западном Берлине, организованном для сторонников ХДС, и краткого посещения Чекпойнта Чарли, где они собственными глазами увидели продолжающиеся торжества. Но из-за острого дефицита времени они не могли медлить. Они пообещали вернуться в Польшу как можно скорее, но сначала им требовалось попасть в Бонн и сделать ряд неотложных телефонных звонков, в том числе Горбачеву, по защищенным линиям из канцлерства. Копии послания Горбачева были также отправлены главам трех западных держав в Берлине, поэтому канцлер хотел срочно скоординировать свой ответ с ними. Наконец вернувшись в Бонн, Коль почти всю ночь провел у телефона.

На следующий день Коль также поговорил с Кренцем и поздравил его с «важным решением об открытии», но вскоре после этого ему на стол положили отчет, в котором детально описывался хаос, сопровождавший открытие границы. Канцлер узнал о полном смятении восточногерманских пограничников: что им не дали четких приказов; что их реакция на пресс-конференцию была самой разной; что даже в момент открытия главных ворот на КПП Борнхольмер людей на Инвалиденштрассе еще не пропускали. В результате конфиденциального анализа был сделан вывод о том, что свобода перемещений «может оказаться скоротечной».

Хотя в подготовленном для канцлера отчете об этом не упоминалось, мэр Западного Берлина, сам того не ведая, едва не попал на Инвалиденштрассе в опасную ситуацию. Момпер провел почти всю ночь на телевидении, но на время покинул студию, чтобы открыть чрезвычайное заседание берлинского сената в 22:00, на котором, как и в его выступлениях на ТВ, основное внимание уделялось практическим вопросам, таким, как транспорт. Еще он связался с представителями западных оккупационных держав. К счастью для Момпера, большинство из них собрались вместе на вечеринке в честь пятидесятилетия командующего британским сектором, поэтому ему хватило одного телефонного звонка, чтобы поговорить с ними всеми.

Момпер вернулся на телестудию и был в эфире, когда ему принесли записку с информацией о массовом исходе людей через КПП на Борнхольмер-штрассе. Он решил, что должен съездить к Стене, и направился к переходу, которым сам чаще всего пользовался, – на Инвалиденштрассе, – думая, что сможет узнать кого-то из тамошних пограничников. Попытавшись, но не найдя на восточной стороне никого, кто смог бы объяснить ему, что происходит, Момпер обратился непосредственно к самой толпе. В 1:35 он с помощью мегафона начал призывать людей сохранять спокойствие, чтобы не затруднять движение через пограничный переход.

По подсчетам Штази, в тот момент там находилось свыше двадцати тысяч человек, многие были нетрезвы. Судя по всему, своевольное выступление мэра Западного Берлина так возмутило некоторых сотрудников КПП на Инвалиденштрассе, что они обсуждали, не схватить ли его и не поместить ли в изолятор на территории комплекса. Услышав об этом позже, Момпер счел большой удачей то, что верх взяло здравомыслие, ведь если бы западные берлинцы попробовали вмешаться, то это могло обернуться вспышкой насилия.

Посол Франции в Восточном Берлине отправил в Париж телеграмму, в которой выражал свои сомнения в точности термина «открытие» границы и сообщал, что режим ГДР все равно пытается навязать требование о подаче заявлений. Восточногерманские СМИ, в свою очередь, подчеркивали, что соответствующие органы начнут принимать заявления на выдачу паспортов и виз 10 ноября в 8 утра. А в 2 часа ночи 10 ноября восточногерманская радиостанция объявила, что пограничный контроль и вовсе будет полностью восстановлен через шесть часов – в 8:00.

После нескольких десятилетий произвольных репрессий многие восточные немцы легко были готовы поверить, что это действительно случится. Том Зелло – активист «Библиотеки окружающей среды», сотрудничавший с Гефсиманской церковью, чтобы предавать огласке преступления режима, – вообще не ходил к Стене до утра 10 ноября. Вместо этого он всю ночь провел в библиотеке, используя время