Баллантайн - Уилбур Смит

она спустилась в вельбот, а следом за ней — Зуга с саквояжем в руках.

Мчаться сквозь прибой было одновременно и страшно, и весело; вельбот угрожающе зарывался носом в воду так, что дух захватывало, буруны у бортов шипели и пенились. Гонка закончилась у тяжело нависшего борта дхоу.

По палубе струилась вода, она так накренилась, что Робин пришлось карабкаться вверх на четвереньках. При каждом ударе волны корпус вздрагивал, на палубу накатывали новые потоки воды.

Мичман с абордажной командой снял люки главного трюма. Подойдя к ним, Робин чуть не задохнулась от густой вони, поднимавшейся из квадратного проема. Она полагала, что давно привыкла к запахам смерти и разложения, но такого испытывать ей еще не доводилось.

— Вы привезли кусачки? — спросил мичман, бледный от тошноты и ужаса.

Кусачки представляли собой мощные ножницы, предназначенные для срезания вант и фалов с судна, потерявшего мачты. Двое мужчин подняли через люк связку маленьких черных тел, скованных друг с другом у запястьев и лодыжек клацающими черными цепями, и принялись орудовать кусачками. Это напомнило Робин бумажных кукол, которых она в детстве любила вырезать из свернутого листа бумаги. Потом их растягиваешь, и получается цепочка одинаковых кукол. Кусачки разрубали легкие цепи, и безжизненные тельца падали на палубу.

— Это же дети! — вслух выкрикнула она.

Люди работали в мрачном молчании, вытаскивали невольниц из люков, освобождали от оков и опускали на наклонную мокрую палубу. Робин подхватила первую похожую на скелет фигурку, покрытую коркой засохших рвотных масс и фекалий, ее голова болталась из стороны в сторону.

— Нет.

Признаков жизни не было. Глазные яблоки уже высохли. Она опустила безжизненную голову, и матрос оттащил девушку.

«Нет». Снова «Нет». И «Опять нет». Некоторые трупы уже находились на разных стадиях разложения. По приказу мичмана матросы начали сбрасывать тела за борт, чтобы освободить место для вновь поднимаемых снизу.

Робин нашла первую живую девушку, ее пульс бился еле заметно, дыхание трепетало, и не нужно было быть врачом, чтобы понять, что жизнь в ней едва теплится. Она работала быстро, стараясь выкроить время для тех, чьи шансы выжить казались значительнее.

В борт дхоу ударила еще одна высокая волна. Корпус резко накренился, где-то глубоко внутри хрустнула и заскрипела древесина.

— Прилив надвигается. Действуйте быстрее, — крикнул мичман.

Теперь работа переместилась в трюм. До Робин доносился грохот кувалд и лязг железа: плотники убирали невольничьи палубы.

Зуга, обнаженный до пояса, тоже был внизу. Он возглавил атаку на деревянные баррикады. Он был офицером, привык командовать, и матросы быстро оценили его природную склонность к лидерству.

Суматоха напомнила Робин птичий базар на закате: громко кричат возвращающиеся птицы, пищат, ожидая их, птенцы в гнездах. Дикие пируэты дхоу, треск ломающегося дерева и потоки холодной соленой воды пробудили скопище черных девушек от летаргии приближающейся смерти.

Когда трюм затопило, многие из тех, что лежали на днище, утонули, но некоторые поняли, что прибыла спасательная команда, и громко кричали, собрав последние силы в угасающей надежде.

Вельбот, причаленный к борту невольничьего корабля, переполнился неподвижными телами, в которых еще теплилась жизнь, а поверхность лагуны пестрела сотнями трупов с раздутыми от газа животами. Они покачивались на волнах, как поплавки рыбачьих сетей.

— Перевезите их на корабль, — крикнул мичман гребцам в шлюпке, — и возвращайтесь за новыми. — При этих словах в борт дхоу ударила еще одна волна с белым гребнем. Корабль накренился, но острые зубья кораллов, вцепившиеся в деревянное днище, крепко держали его, не давая опрокинуться.

— Робин! — крикнул из люка Зуга. — Ты нам нужна!

Сначала она на него даже не взглянула, лишь покачала головой стоявшему рядом матросу.

— Она идет. — Матрос безучастно поднял безжизненное тело и перевалил через борт.

Тогда Робин подползла к люку и соскочила внутрь.

Это было похоже на падение в преисподнюю. После полуденного солнца на нее навалилась темнота, она на мгновение остановилась, чтобы дать глазам привыкнуть.

Накренившаяся палуба под ногами была скользкой от нечистот, ей пришлось схватиться за что-то рукой, чтобы не упасть.

Воздух был настолько спертым, что в первую минуту она едва не ударилась в панику, ее словно душили мокрой вонючей подушкой. Она рванулась было наверх, к яркому солнцу, но взяла себя в руки. В животе у нее все перевернулось, к горлу подступил горький комок, она еле-еле сумела сдержать рвоту.

Но едва она огляделась и увидела, что творится вокруг, собственные неудобства были забыты.

— Последняя волна поработала, — прорычал Зуга, поддерживая ее рукой за плечи. — Палубы рухнули.

Палубы сложились, как карточный домик. Во мраке со всех сторон торчали острые щепки, балки скрестились, как лезвия ножниц. Маленькие черные тельца оказались зажаты в тисках, смяты падающими брусьями, размозжены так, что в них с трудом узнавались человеческие останки. Кое-где полуживые создания повисли в воздухе на ножных цепях и слабо корчились, как изувеченные насекомые, или висели неподвижно, раскачиваясь в такт движениям дхоу.

— О святая Мария, матерь Божья, с чего начинать, — прошептала доктор.

Она выпустила опору, шагнула вперед, поскользнулась на покрытой толстым слоем грязи палубе и упала.

Робин сильно стукнулась, спину и нижнюю часть тела пронзила боль, но она заставила себя встать на колени. В этой чудовищной тюрьме собственная боль потеряла значение.

— С тобой все в порядке? — тревожно спросил Зуга, но сестра отстранила его руки.

Одна девушка кричала. Робин подползла к ней. Ноги рабыни ниже колен были сломаны и зажаты балкой из толстого ствола дерева.

— Ты можешь это сдвинуть? — спросила Робин Зугу.

— Нет, с ней все кончено. Пойдем, там другие…

— Нет.

Робин отползла туда, где упал ее саквояж. Боль мучила ужасно, но она загнала ее в глубь сознания.

Она всего один раз в жизни видела, как ампутируют ноги. Когда доктор начала операцию, высвободив одну сломанную ногу, малышка дернулась, а затем безжизненно обмякла. Девушка