Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

хотя юридические формальности подписания бумаг удалось урегулировать, к ликующему председателю Совнаркома ворвался сам Коба с доказательствами, уличающими Дзержинского в измене. Из его гневных доводов следовало, что якобы вероломный Дзержинский, давний эсер и активный лидер партии "Социал-демократия Королевства Польского и Литвы", специально затесавшийся в семнадцатом году перед революцией в ряды большевиков, не по недомыслию вредил подписанию мирного договора, а действовал сознательно, имея на то вражеские намерения. Оставаясь на ответственном посту и теперь, заключал Коба, среди своих многочисленных единомышленников эсеров, Дзержинский способен причинить партии и республике ещё больший вред, а то и нанести смертельный удар в спину в пользу враждебно настроенной Польши с Пилсудским[106]во главе. Верные люди, плевался Коба, донесли ему, будто ещё сопливым юнцом Феликс мечтал стать невидимым, то есть разведчиком, и уничтожить всех москалей, настолько ненавидел Россию. Ладно бы трепался об этом несмышлёным подростком, но исповедовался в том уже взрослым в узком кругу. Можно бы и это отнести к злому вымыслу, однако имеется факт, которого нельзя оставить без внимания — Коба выложил перед вождём, слушавшим его не без интереса, бумагу с подписью известного многим чекиста, свидетельствующего, что в 1904 году эсер Дзержинский с напарником пытались взорвать зал в городе Ново-Александрии, где проходило собрание русских офицеров, но акция сорвалась — сбежал, струсив, напарник, а оставшийся террорист с бомбой не справился. В этом же заявлении излагалась целая концепция структуры ВЧК, которая базировалась на враждебных взглядах бывшего командующего Отдельным корпусом жандармов Джунковского, активно занимавшегося внедрением агентуры среди революционеров. Дзержинский, одобрив эту концепцию, и Джунковского сделал своим консультантом по внедрению системы в ВЧК. Информация по Джунковскому полностью подтвердилась.

Заинтриговать вождя Кобе удалось, но убедить во враждебных намерениях Дзержинского не получилось, сколь он ни пытался. Единственное, что последовало, — отныне Ленин пресекал все попытки председателя ВЧК проникнуть в члены Политбюро, а Кобе приказал не подымать шума. Однако мучившие обоих сомнения насчёт лояльности Дзержинского буквально через три месяца стали подтверждаться в самом что ни на есть худшем варианте. Недовольные договором о мире высшие руководители партии левых эсеров Спиридонова, Черепанов, Карелин, Комков, демонстративно выйдя из правительства, вместе с окружавшими Дзержинского чекистами-эсерами и прежде всего с его заместителем Александровичем, решились на открытый вооружённый мятеж. Акция была организована с большим коварством. В то время, когда проходило заседание V съезда Советов, чекисты Блюмкин и Андреев с документами, позволявшими им проникнуть в особняк германского посольства, открыли стрельбу по послу Мирбаху, бросили бомбу и, в конце концов, смертельно его ранили. В то же время боевики эсеров под командованием Попова захватили почтамт и попытались овладеть электростанцией; в их распоряжении насчитывалось до 2 тысяч человек пехоты, артиллерия, пулемёты и ручные гранаты. Командующему отрядами верных красногвардейцев Троцкому всё же удалось в течение нескольких дней разгромить мятежников, ему же поручили немедленно сделать доклад депутатам Съезда о причинах мятежа. Изобличая в предательском заговоре руководителей партии левых эсеров, Троцкий попытался выгородить Дзержинского, с присущим ему ораторским искусством расписывая депутатам отвагу и бесстрашие Железного Феликса, когда тот, узнав об активном участии в мятеже эсеров-чекистов, с кучкой преданных товарищей и с одним наганом не побоялся отправиться усмирять восставших в отряд к Александровичу и Попову, но был разоружён, избит и арестован чекистом Александром Протопоповым. Только пришедшие на помощь латыши Вацетиса ликвидировали угрозу кровавой расправы над ним и спасли от неминуемой гибели.

За Дзержинского тут же вступился и подал голос Яков Свердлов, но на съезде большинством было решено провести тщательную проверку причин мятежа и разобраться во всех тонкостях. Дело осложнялось, а виновность Дзержинского усугублялось тем, что на документах, позволивших террористам-чекистам беспрепятственно проникнуть в кабинет немецкого посла, стояла подпись Дзержинского, скреплённая большой печатью ВЧК.

По приказанию Ленина Дзержинский был отстранён от должности, хотя и пробовал оправдываться, что подпись подделана, а печатью воспользовался его заместитель Александрович. Ему было разрешено написать заявление самому, а отставку обозначили временной — Свердлов уговорил вождя, и тем не менее над Дзержинским нависла реальная угроза смещения с должности, возможного суда, если не за измену, то за халатность и отсутствие революционной бдительности, а также, чего греха таить, всё это значило, что Железный Феликс мог, наконец-то, навечно кануть с политического горизонта. Коба потирал руки, он даже не пытался нагнетать ситуацию, она и без того грозила опалить многих. Выглядело очень странным, что прозорливый руководитель самого грозного стража власти не предвидел и не предотвратил мятеж. Если он пытался бороться с эсерами, окружавшими его, то почему много главных постов как раз занимали они, основные заговорщики. Кроме того, главарь мятежа — его заместитель, убийцы посла — сотрудники, хвалённые в пример другим, а злодею Попову, начальнику штаба Боевого отряда ВЧК, председатель сам накануне мятежа принародно крепил почётную награду на грудь. Таким аргументам Кобы ни Ленин, ни Свердлов противопоставить ничего не могли, они опасались уже и за свою репутацию. Поэтому в июле Дзержинский всё же ушёл в отставку с поста председателя ВЧК, но надолго она не затянулась; в конце августа Феликс возродился из пепла.

Коба тут же затеял борьбу по своим каналам. Схватка грозила серьёзно встряхнуть всю партийную верхушку, многие партийные бонзы готовились к самому худшему, но грянула новая беда, страшнее прежних — эсеры совершили покушение на Ленина, при этом Протопопов, тот, что арестовывал председателя ВЧК во время мятежа, теперь стрелял в Ленина и был убит сразу при задержании или во время его — в уголовном деле, что вёл Свердлов на первых порах, как доложили Сталину, не оказалось даже протокола его допроса, а полоумную, полуслепую Каплан расстреляли и сожгли. Свердлов, допрашивавший её лично, приказал предать её тело огню и пепел развеять, чтобы и крохи её поганого существа не могли найти покоя в земле. Сделано было это по канонам еврейского закона либо с целью навсегда уничтожить возможность установить истину, грузин Коба особенно не допытывался, он развил тревогу в Политбюро, что чекисты снова не смогли предотвратить трагедию, что при таком председателе ВЧК, который вместо обеспечения вождя надлежащей охраной на митинге, уезжает из города, реальна угроза жизни любого партийного лидера, отважившегося выступить перед народом.

Словом, Коба метал гром и молнии и требовал сурово спросить с ответственных лиц. Но Свердлов и здесь перехватил инициативу. Он первым рванул узды готовой встать на дыбы неуправляемой республики. Он никого не слушал и никого не принимал. Запираясь с преданным аппаратом сотрудников в апартаментах вождя, он рулил страной. Для управления ею там было всё необходимое. Нужных