За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев

он такого человека из бусурман, который стрелял живым огнём... Были ещё у него луки тугие самострельные, пятьдесят воинов едва могли их напрячь».

Полки Святослава, сломав половецкие ряды, гнали их до самой ночи, пока не потеряли следа на мёрзлой бесснежной земле. В руки победителей угодили и огромные самострелы на возах, и огнемётный диковинный снаряд.

Игоря Святославича грызла досада: уже второй раз киевский князь одержал победу без него, а это означало крушение всех замыслов. Никому, даже брату и сыну, Игорь не признался бы, какие чёрные думы одолевали его последнее время. Ведь в глубине души он желал Святославу поражения, ибо оно открыло бы ему путь к киевскому столу. Потому-то он не поспешил на помощь Святославу и в прежнем походе. Потому-то он решил испытать судьбу ещё раз: а вдруг Кончаку повезёт больше Кобяка, разгромленного прошлым летом?

В случае удачи старый союзник Кончак поможет Игорю достичь желанной власти, как пособил в своё время хан Аепа Игореву отцу, своему зятю, сесть в Киеве[75].

И вот на тебе — Кончак сам еле унёс ноги, потеряв тысячи лучших своих всадников.

Мысли Игоря метались в поисках выхода.

«Срам, великий срам падёт на мою голову, — раздумывал он. — И без того многие дружинники косятся на меня — догадываются, почему я дважды уклонился от боя. Больше медлить нельзя. Святослав, слыхать, уже объезжает верхние земли, собирает новую рать, чтобы добить половцев. Скоро он наведается и ко мне. Но я опережу его и пойду к Дону, а там, бог даст, и к самому морю. Благо половцы уже изрядно повыдохлись... Не дряхлый Святослав, а я, я должен покорить Степь от края до края, чего не удавалось ни одному из русских князей.

Слава... Слава — это крылья, которые вознесут меня на киевский стол. А потому надо выбирать: либо в стремя ногой, либо в грязь головой...»

Время поджимало, и князь Игорь, в несколько дней изготовив свои полки, выступил из Новгорода-Северского. Ратники двигались неспешно, чтобы раньше времени не притомить коней. Далеко впереди маячили разъезды чёрных клобуков, союзников Игоря.

Уже давно остался за спиной Русский вал, а половцев всё не было видно. Только дрозды перелетали перед войском с одной прошлогодней дудки на другую, выискивая сухосемянный корм, да в опрокинутой чаше неба чертил круги ястреб.

Иссечённые степными ветрами, угрюмо смотрели на русское воинство плосколицые каменные бабы, неведомо когда и зачем поставленные здесь. Степь была стара, как мир. По ней успели пройти и раствориться в веках бесчисленные народы. Скифы, гунны, хазары, печенеги, — все они оставили после себя лишь могильные насыпи да вот этих немых истуканов.

Первого мая рать вышла к берегам Донца. Раскинув стан, воины купали коней и смывали с себя дорожную пыль. День клонился к вечеру. За ковыльной степью садилось грузное медное солнце. Внезапно на его левый край стала наползать тень. Сразу сделалось сумеречно. Бросив свои дела, люди смотрели на солнце. Оно продолжало истоньшаться и скоро стало похоже на новорождённый месяц, рога которого испускали мертвенный зеленоватый свет, словно угасающие уголья.

Вдали с топотом пронеслось стадо сайгаков. Кони вздрагивали и рвались из рук. Испуганные ратники крестились, шепча слова молитвы. На небе проступили звёзды, но они были бледны и недужны и даже не отражались в реке.

Когда затмение кончилось и всё вокруг приняло обычный вид, к Игорю подъехал Ольстин Олексич, черниговский воевода. Постукивая зубами, он сказал:

— Н-не к добру это, Святославич.

— Кому не к добру? — громко, чтобы слышали воины, спросил князь. — Затмение видели не только мы, но и половцы. Так, может, оно к худу для них!

Ратники понемногу приходили в себя от пережитого страха. Кое-где даже раздавались шутки:

— Ну, братаны, нашему Ждану, видно, снова штаны полоскать!

— Сам-то хорош: ишь посинел, как на льду посидел.

— Смех смехом, а меня будто варом обдало. Не каждый день такую страсть увидишь. И отчего оно бывает?

— Затмение-то? А это, бают, луна солнышко застит.

— Тю, дурень. Да ведь луны и в помине не было, опять же она и сама светит, луна-то. Это чёрт морок напустил.

— Ага, нарочно старался, чтоб ты обмарался...

У реки Оскола Игорь Святославич два дня поджидал брата Всеволода Трубчевского, который шёл сюда другой дорогой. Встретившись, дружины двинулись дальше. На Сальнице передовой разъезд чёрных клобуков захватил половчина, и тот рассказал, что у них в стане уже знают о приближении русских полков.

Старый воевода Ольстин Олексич советовал Игорю вернуться, пока не поздно, но князь ответил ему:

— Ежели мы уйдём назад, не обнажив меча, нас осмеют. Стыд горше смерти. А кому биться не мило, того не держу — дорога домой никому не заказана.

Первая стычка с половцами закончилась победой русских. Степняки бежали, побросав свои обозы и кибитки. Молодые князья ликовали: лёгкая добыча ещё больше подогрела их тщеславие.

— Что-то теперь скажет Святослав? — посмеивались они за чашей вина. — Он сражался с половцами, оглядываясь на Переяславль, а мы уже в самой их земле и скоро придём в Лукоморье, куда и деды наши не хаживали!

Игорь Святославич, слушая эти речи, старался казаться весёлым. Но сердце его сжималось от недоброго предчувствия. Он знал, что Кончак, воин упорный и опытный, готовит свои полки к решающей битве.

Глава 33

Тут кровавого вина недостало;

тут пир закончили храбрые русичи:

сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.

(«Слово о полку Игореве»)

Хан Кончак зябко кутался в стёганый толстый халат — в шатре было холодно, а старая кровь грела плохо. Как всегда перед непогодой, ныли сабельные рубцы и в подреберье копошилась глухая тянущая боль. Бухарский лекарь-табиб говорил, что у хана нездорова печёнка и что ему нельзя есть жирной баранины. Много он понимает, длиннобородый козёл! Виной всему не баранина, а годы. С ними ушла былая сила, как уходит в песок вода из обмелевшего ручья.

Хан протянул жилистые руки к жаровне-мангалу и задумался. Он размышлял о тех временах, когда был молод и налитое здоровьем тело служило ему безотказно в пирах и битвах. Тогда он мог по трое суток не слезать с седла, и не было в Кипчакской степи равного ему наездника и воина.

Всю свою жизнь хан провёл в набегах. Его кони пили воду из Дуная и Яика, из Оки и Кубани, ему довелось скрестить свою