Война среди осени - Дэниел Абрахам

В комнатах у Семая царил такой же беспорядок, как и у него. Книги, свитки, рукописи, рисунки валялись как попало, без разбора авторов, эпох и способов пленения. Сам поэт сидел на полу, скрестив ноги. В руках он держал раскрытую книгу. Коричневая мантия на нем обвисла. Маати подумал, что выглядит он, точно ученик, ломающий голову над сложным переводом. Семай заметил тень, поднял голову и устало улыбнулся.

— Ты ел? — спросил Маати.

— Да. Хлеб и сыр. — Он кивнул в угол комнаты. — Там еще осталось, угощайтесь.

Маати даже не подозревал, насколько голоден, пока не отломил кусочек сладкого ароматного хлеба. Он помнил, что вроде бы ужинал вчера, но не помнил, что именно ел и когда. Маати подвинул к себе мелкую глиняную чашу, в которой лежал соленый изюм. Вкус был приятный и пряный, напоминающий вино. Маати зачерпнул горсть ягод и сел на стул рядом с поэтом, глядя на плоды их совместной работы.

— Что думаете? — спросил Семай.

— Я нашел больше, чем ожидал. У Ваутая в «Четвертом Рассуждении» есть глава, которая многое проясняет. Если бы мы сложили все обрывки и клочки из всех книг, хроник и свитков, возможно, этого хватило бы для нового пленения.

Семай со вздохом закрыл книгу.

— Я пришел почти к такому же выводу, — согласился он и поднял глаза на Маати. — Как вы считаете, сколько времени уйдет, чтобы превратить все эти обрывки в связный текст?

— В самостоятельную работу? Скорей всего, я уже слишком стар, чтобы ее начинать. К тому же без полного списка пленений, который есть только у дая-кво, мы не сможем знать, встречалось ли такое раньше или нет.

— Да уж, старинные труды — наш кошмар.

— А ведь пленения начали делать еще на заре Первой Империи. Некоторые описания так запутанны, что их приходится несколько раз читать, чтобы разобраться. В пятидесяти словах они выражают смысл пяти. Но эти описания — самые полные, и именно их нам больше всего не хватает.

Семай вздохнул и поднялся на ноги. Волосы у него растрепались, под глазами лежали темные круги. Маати догадывался, что и сам выглядит не лучше.

— Итак, если у хая ничего не получится, мы сумеем пленить нового андата примерно через поколение, — подытожил младший поэт.

— Это если нам повезет и мы не придумаем нечто, похожее на работу какого-нибудь неизвестного поэта, жившего двадцать поколений назад. В таком случае мы заплатим за ошибку смертью. Если, конечно, до того нас не перебьют гальты.

— Что ж, — сказал Семай, потирая ладони. — Там остался еще изюм?

— Есть чуть-чуть.

Семай с хрустом потянулся. Маати наклонился и поднял с пола книгу. Она была без названия. Имя автора тоже осталось неизвестным. Судя по грамматике, это был манускрипт времен Второй Империи. Скорее всего, он принадлежал перу Аояна Сё или Кодзяна Младшего. Маати пробежал взглядом первую страницу, не вчитываясь в слова. Семай сидел в глубине комнаты и ел изюм.

— Если ваш способ действует, расплаты бояться нечего, — заметил он. — Тогда в списках предыдущих пленений не будет необходимости. Самое страшное — мы потеряем время.

— Долгие месяцы.

— Все лучше, чем гибель. Так что над этим стоит подумать.

— А время можно сберечь, если не начинать с чистого листа.

— Значит, Маати-кво, вы уже об этом думали?

Бесшумно и неторопливо Семай направился назад к столу.

На улице заворковал голубь. Маати предпочел, чтобы тишина ответила за него. Семай вернулся к нему и сел, отрешенно теребя край рукава. Маати догадывался, о чем он думает: об опасности, которая нависла над городом, о том, удастся ли хаю Мати спасти дая-кво, о бесформенном и всепроникающем страхе перед гальтами, которые шли с юга и могли сейчас находиться где угодно. Но это была только часть переживаний. Другой части Маати представить не мог, поэтому спросил:

— Тяжело?

Семай растерянно вскинул глаза, как будто совсем забыл про него. Руки изобразили просьбу пояснить вопрос.

— Я о Размягченном Камне. Тяжело без него?

Семай пожал плечами и уставился в открытое окно. Деревья покачивали ветвями, складывали их в жесты, словно люди, увлеченные разговором. Солнце висело в небе золотом на лазури.

— Я уже забыл, как это — быть самим собой, — тихо, задумчиво произнес поэт. — Забыл, как это, когда я — только я, а не я и он. Я был очень молод, когда принял его. Как будто к моей спине с детства был кто-то привязан, а потом это бремя убрали. Мне одиноко. Мне легко. Мне стыдно, что я всех подвел, хоть я и знаю, что не смог бы его удержать. Я жалею, что вовремя не превратил весь Гальт в руины.

— А если бы у нас была возможность его вернуть, что бы ты выбрал?

Семай не успел еще ответить, а его молчание уже сказало — нет. Он выбрал бы свободу. Маати предвидел такой ответ, но не хотел с ним мириться.

— Будем надеяться, что хай спасет дая-кво, — сказал Семай. — Что он успеет раньше гальтов.

— А если не успеет?

— Ну, тогда я лучше верну Размягченного Камня, чем украшу острие гальтского копья, — мрачно пошутил Семай. — У меня остались кое-какие ранние наброски. Еще с тех пор, как я начал его изучать. Там есть места, где появляется возможность выбрать свойства. Если начать с них, пленение получится другим, и все же нам не придется начинать на ровном месте.

— Они здесь?

— Да, вон в той корзине. Вы можете их забрать, чтобы почитать в библиотеке. Не хочу, чтобы они тут оставались. Боюсь, что сделаю с ними что-нибудь. Я ведь едва их не сжег прошлой ночью.

Маати взял пожелтевшие пергаментные листы, исписанные мелким аккуратным почерком, и спрятал в рукав. Они были совсем легкими, и все же у Маати появилось чувство, будто они ему мешают. Он понимал, что для Семая эти записки означают возвращение в ходячую тюрьму.

— Я посмотрю, — пообещал Маати. — Как только пойму, с чего лучше начать, я что-нибудь набросаю. А там, если все получится, покажем работу даю-кво. Когда он приедет. Но для начала, конечно, нужно все продумать.

— Лучше готовиться к худшему. Мне больше нравится, когда меня приятно удивляют, а не застают врасплох.

Решимость в его голосе было больно слышать. Маати кашлянул, будто предложение, которое он хотел сделать, застряло у него в горле.

— А что если… Я никогда не делал пленения… если бы я взял…

Семай изобразил благодарность и отказ. У Маати словно гора свалилась с плеч, и все же его кольнуло разочарование.

— Это моя ноша, — сказал Семай. — Я поклялся удерживать Размягченного Камня столько, сколько смогу, и я сдержу слово. Не хочу разочаровывать хая. — Он усмехнулся. — Знаете, раньше я бы сказал это, не скрывая сарказма. Поэты все время разочаровывают хайем. Нет, андат не поможет выиграть в хет, не восстановит мужскую доблесть и не выполнит еще тысячу глупых мелочей. Но в последнее время все стало иначе. Я и в самом деле готов сделать, что угодно, только бы не подвести этого человека. Не знаю, что успело перемениться.