Ближний берег Нила, или Воспитание чувств - Дмитрий Вересов

На последней площадке Нил останавливаться не стал, а поднялся еще на пол-этажа, к железной дверце с навесным амбарным замком. Внушительный вид замка не смутил Нила, он взялся за скобу обеими руками, поднатужился, потянул вверх и на себя. Дверь подалась с ржавым скрежетом, и Нил шагнул в темноту проема. Через несколько шагов он был возле чердачного окошка, настежь распахнутого. Нил влез на это окошко, спрыгнул — и направился по железному навесному мостику, перекинутому через глухой двор-колодец. Миновав мостик, он оказался под круглой, увенчанной черепичным куполом башней, прямо напротив устрашающего вида бойницы.

Нил боком протиснулся в узкую бойницу, толкнул тяжелую, снабженную пружиной дверь — и очутился в бетонном боксе, походившем на лестничную площадку современной новостройки, за тем лишь исключением, что лестницы, ведущей вниз, не было вовсе, а наверх вела вмурованная в стену стремянка, упиравшаяся в квадратный дощатый люк, на котором было коричневой краской выведено число 110.

Справа от лестницы находилась серая дверь с жестяной табличкой «109». Нил остановился у этой двери и достал ключи. Он пришел домой…

Главной переменой в их с Линдой жизни после того, как она стала официально совместной, была перемена адреса. Ольга Владимировна не изменила своего взгляда на брак сына и на невестку, свадьбу принципиально бойкотировала, но именно она сделала молодым царский подарок. Великая певица вовремя сообразила, что, отказав им от дома, обрекает на скитания по съемным квартирам и тем самым приближает тот неизбежный миг, когда они явочным порядком реализуют свои законные права на часть квартирки на Моховой, и придется либо совершать срочный и невыгодный для Ольги Владимировны обмен, либо соглашаться на жизнь под одной крышей с ненавистной невесткой. Во избежание такой перспективы пришлось идти на поклон в дирекцию.

Из дирекции позвонили в горком, из горкома в исполком — и в результате образовалось экзотическое жилище на последнем этаже старого доходного дома на Петроградской. Образовалось оно очень своевременно, поскольку в город возвращался земляк Ринго и нужно было срочно освободить комнату на Четвертой Советской.

Обстановку собирали с бору по сосенке, и тут отдельное спасибо следовало сказать родителям Линды. Недели через две после свадьбы прибыл контейнер с ее приданым — страхолюдной, зато люто дефицитной мебельной стенкой «Тюдор» и пружинным матрацем, громадным во всех измерениях. Стенку они, не собирая, продали с помощью Ринго, а матрац оставили. Именно в тот момент, когда они дружно плюхнулись на эту громадину посреди полупустой, пахнущей вчерашним ремонтом комнаты, Нила будто стрелой пронзило новое самоощущение — муж. Объелся груш… Он прижал к себе жену, та принялась стягивать с него тренировочные брюки.

— Напрасно мы не предохраняемся, — сказал он. — Не залететь бы раньше времени.

Линда резко повернула голову и выстрелила в него вмиг посерьезневшими глазами. :

— Раньше времени — это как?

— Ну, наверное, сначала надо университет закончить…

— А потом что?

— Потом заводить бэби. Или двух. Ты сколько хочешь?

Она отвернулась и уставилась в телевизор, стоящий прямо на полу. Там беззвучно шевелил губами и руками солидного вида дядечка, а вокруг него сияла улыбками и с энтузиазмом кивала головами толпа в спецовках.

— Что ли интересно? — озадаченно спросил Нил. — Может, звук врубить?

— Не надо, и так все понятно. Они опять выполнили пятилетку за три недели… Запомни, Баренцев, если хочешь плодить рабов — это не ко мне!

— Погоди, почему рабов? Мы ведь совсем не такие, как они… Мы ведь понимаем… — залепетал вконец обескураженный Нил.

— А раз понимаешь — что пристаешь со всякими глупостями?

Она повернулась к нему спиной и затихла. Он полежал немного, потом робко дотронулся до ее плеча.

— Линда…

— Что тебе?

— Я… я не решался тебе сказать…

— Говори.

— В общем… понимаешь, я думал, что всякая женщина мечтает, и ты тоже… И только ради тебя я готов был уступить, но только не теперь… А теперь я…

— Ничего не понимаю. Ты не мог бы толком?.. Нил сделал глубокий вдох и произнес уже членораздельно:

— Я боялся сказать тебе, что вообще не хочу детей. Ни сейчас, ни через пять лет. Не желаю множить страдания…

Линда накрыла его ладонь своей и крепко сжала… Спустя полчаса он читал ей из «Двенадцати стульев» размышления о роли матраса в семейной жизни, а она болтала ногами и заливалась смехом.

На безденежье жаловаться было грешно, и скоро гнездышко приобрело вид жилой и благоустроенный. Перво-наперво обзавелись мощной электроплиткой и подержанным, зато приемистым холодильником «ЗИЛ».

— Сроду не терплю коммунальных кухонь, — объяснила Линда.

— Яблонские цапают?

— Пока нет, но без мыла в попу лезут. Вот-вот сорвусь — и начнется битва при скалке…

Соседи — это была отдельная тема. По ордеру сто девятая квартира, занимаемая юной четой Баренцевых, числилась отдельной. Но фактически дело обстояло несколько иначе. Во-первых, была еще и квартира сто десятая, прямо над ними, в башне. До революции и потом, вплоть до начала шестидесятых, в башне традиционно жил трубочист, но когда в доме провели центральное отопление и должность трубочиста была упразднена, ЖЭК начал селить в башне своих работников — дворников и сантехников. В ту пору там жила дворничиха Ма-руся — существо круглолицее, тихое и деликатное. Башня была оборудована раковиной и газовой плитой, но ни ванной, ни туалета в ней не было, поэтому Марусе всякий раз приходилось спускаться к Баренцевым, и у нее были свои ключи от их квартиры. У них, в свою очередь, помимо комнаты в двадцать пять метров, была и ванная, и уборная, зато не было кухни, поэтому чайник они кипятили на электроплитке, там же жарили яичницу и разогревали консервы, а когда возникала надобность сготовить что-нибудь более капитальное, пользовались кухней квартиры номер тридцать четыре. Туда можно было попасть через длинный балкон, куда выходили двери их комнаты и этой самой кухни. Балкон круглый год держали открытым, и хоть зимой это было не очень приятно, но все же удобнее, чем по отвесной чердачной лестнице лазать к Марусе.

Нормально, по-человечески попасть в собственное жилище они могли только через ту же тридцать четвертую квартиру. Сначала надо было войти в роскошный старинный подъезд с витыми беломраморными лестницами, высоченными зеркалами в бронзовых рамах и хрустальными светильниками в форме ромашек и тюльпанов.

Подставками для этих светильников служили опять же бронзовые, позеленевшие от времени наяды и фавны. Цветочные мотивы светильников повторялись в бронзовой решетке лифтовой шахты, а гроздья фруктов, вкрапленные в цветочные орнаменты решетки, эхом отдавались в лепном бордюре, протянутом по верху стен. Темный вместительный лифт неспешно, с благородным скрипом возносил на шестой, последний этаж. Там, на площадку, выложенную мозаикой на античные темы, выходили две монументальные дубовые двери. Одна из них была намертво заколочена еще в незапамятные времена, так что даже старожилы затруднялись припомнить, что, собственно, за ней находилось. Из-за второй, несмотря на отличную звукоизоляцию, круглые сутки доносились гвалт, ругань, взрывы слез или смеха, песни или звон разбиваемой посуды, несло квашеной капустой, жареной рыбой, постоянно примешивались и другие запахи, неопределенные, но сильные.