Низший 2 - Дем Михайлов

– Повтори. – попросил я. – Про шкалу эволюции.

– Да что тут понимать, Оди? Лопнуть и сдохнуть! Городские с жиру бесятся! У них времени свободного больше. Это у нас на Окраине сил мало на что хватает! – но тут у Йорки поубавилось уверенности в голосе – глянула на свою новую одежду, вспомнила, что проснулась только полчаса назад… – Ну… все равно блажь!

– Может, и так. Расскажи.

– Расскажи. – присоединился к моей просьбе и Баск. – Я слышал обрывки, но никогда не видел.

– Да я сама второй раз вижу! На окраинных не принято так рожи украшать. Так что особо ничего не расскажу. Видела у одного полурослика на щеке длинную линию из мелких-мелких разноцветных рисунков. В принципе, даже красиво. Мне потом пояснили смысл этой шкалы – биография. Рожден орком, сполз до гоблина, стал зомби, поднялся до гоблина, собравшись с силами, влез на ступеньку орков, а оттуда в полурослики. Говорят, у некоторых даже черви изображены, и к таким особое уважение – сумели подняться. Но это все бред и вранье!

– Почему?

– На перекрестках часто болтают, что это просто красивая показуха популярная у мужиков. И почти всегда начальный рисунок – червь. Типа – рожден червем, но рос упорно, старался, бился, выживал…

– А клыки?

– Искусственные. – пожала плечами Йорка. – Дренажтаун. Город моды. Я не знаю, Оди. Я гоблин. Живу в трущобах Окраины и до твоего появления даже сюда старалась не соваться.

– Искусственные – это понятно. – задумчиво произнеся я, убыстряя шаг. – Но вопрос в том, как они держатся в его пасти. Если они имплантированы…

– То что, командир? – интерес слепого зомби вполне понятен, и я его не разочаровываю:

– То там куда более широкий спектр хирургических услуг. И медблоки Дренажтауна куда демократичней относятся к запросам населения. Если это сделано в медблоках…

– А где еще могут зубы вживить?

– Увидим. – улыбнулся я. – Увидим. Не переживай, зомби. Сразу после патруля мы отправляемся в Дренажтаун. И не забудем заглянуть в ближайший медблок.

– И будет вынесен вердикт… – Баск попытался сохранить бесстрастное лицо, но ему не удалось.

Зомби боялся. Жутко боялся, что ему будет вынесен суровый безразличный приговор – утерянное зрение восстановить невозможно.

– Разберемся. – сказал я и остановился у первой опоры.

Нас уже поджидала усталая группа. Отходили два часа в патруле, а может, и до этого пришлось поработать. Судя по покрывающей их грязи – да, поработать пришлось изрядно.

Поймал себя на уже ставшей привычной мысли – здесь удивительно трудолюбивое население. Никогда не отказываются от возможности дополнительного заработка. И это легко объяснимо – безденежье и уход в долги ведут за собой принудительную ампутацию арендованных конечностей.

Имеется ли более веская причина для сохранения трудолюбия?

Едва прозвучал двойной сигнал, другая группа рванула наверх, что-то бормоча про долбаную усталость, чертов голос, сраный каньон и ненависть к улыбчивым чистеньким сменщикам. Я не стал принимать на свой счет. А Йорка не удержалась и проводила поднимающихся орков сразу двумя оттопыренными средними пальцами. Глянув на ее правую руку, беззвучно усмехнулся – замотала ее бинтами, на кисть натянула перчатку. Йорка скрывает расписную руку от чужих взглядов. И поступает мудро, хотя нас это уже не спасет. Рано или поздно к нам кто-нибудь заявится по поводу этой руки. Ткнув Йорку в плечо, мотнул головой – начинаем патрулирование, занять позицию, боец.

Все по строгому уговору. Йорка впереди. Сразу за ней идет Баск. Я держусь в трех-четырех шагах позади. Иногда отстаю сильнее – зависит от окружающей местности и количества народа вокруг. Тут просторно и безлюдно, поэтому я позволил расстоянию между нами увеличиться до шести шагов. Шагаю ровно, взгляд чуть расфокусирован, мягко и непрерывно скользит вокруг. На мне же сканирование тыла. И оглядываться я не забываю – делая это без какой-либо регулярности, поддерживая максимальную «рваность». Если за нами кто-то следит или охотится, я не собираюсь давать ему лишних шансов на успех собственной предсказуемостью.

Прошли пятнадцать опор, развернулись и двинулись обратно. Шли абсолютно свободно – дно каньона расчищено. Вот они, изменения. Они повсюду. Уже свершенные и в процессе. Очищенные от мусора, грязи и костей полы. Испятнанные уродливыми рисунками грязные стены обрабатываются вооруженными губками гоблинами. Добавилось освещения. Часть видимых настенных решеток сверкают блестящим металлом свежих латок. Вонь разложения и химикатов еще присутствует, но стала значительное слабее. Представить не могу, сколько рыл тут побывало ночью и утром сразу после восстановления нами полусферы. Каждому из пришедших поглазеть было выдано задание, и каждый спустившийся что-то да вынес отсюда. И Клоака практически исчезла…

Вот тут раньше была «комната переговоров». Но на ее месте голый пол со следами недавней сварки. Вон там лежали фонари. Они тоже исчезли…

На втором патрульном витке мы увидели две медленно приближающиеся фигуры. Глянули на них и ушли обратно. Когда вернулись через двадцать минут неспешной ходьбы, стали свидетелями очередной мерзкой сцены, коими так славится Окраина.

Тощий гоблин издевался над зомби. Хотя даже зомби его назвать было бы странно – в наличии только одна конечность. Правая рука. Это не зомби. Это уже червь. Но какой червь! Стоило мне его увидеть, а затем и услышать, как сразу стало ясно – в этом грязнуле есть искра.

Гоблин пер на себе раздутый и влажный рюкзак. На левом плеча пара бедренных костей. Но меня – и не только меня – интересовал другой предмет. Памятный мне предмет. Гоблин за веревку тащил за собой тележку привратника, доверху нагруженную грязью и костями. И тащил медленно, слишком медленно даже для смертельно усталого работяги. Причина его издевательской медлительности выяснилась быстро – шагай он быстрее, и безногий однорукий зомби попросту бы отстал. А так он еще как-то держался, таща себя за тележкой и рыча, хрипя, ругаясь. Но при этом с его губ не сорвалось ни единой униженной мольбы.

Червь не умолял. Он просил, он даже обещал, но его просьбы и обещания звучали как требования.

– Отдай! Отдай тележку! Она тебе нахрен не сдалась, а меня спасет! Вылезу из жопы, отращу ноги! И верну сраную тележку тебе, гоблин. Но не пустую – нагружу водой и жрачкой! Отдай тележку!

– Я бы ра-а-д… да не могу-у-у… – фальшиво пел пятящийся гоблин, зорко следящий за тем, чтобы червь почти-почти доставал до тележки, но коснуться ее все же не мог. – Отстань, червеобразный. Отвали, сука… пшел нахрен…

При этом ругательства он тоже произносил на певучий манер. Еще и ритм умудрялся отстукивать липким от слизи шлепком.

– Сука! Ты издеваешься сейчас. Стебешься. А подумай – вдруг я доползу ночью до твоей капсулы и стану тебя ждать с шилом в руке! Зачем доводить? Остановись! Договоримся! К твоей выгоде договоримся – но тележка мне нужна! Ты ведь там вверху сказал, что, если я спущусь и помогу нагрузить тележку – ты мне отдашь ее. Я сделал это! Ты не отдал. Я еще раз помог нагрузить – и вот ты уходишь снова! Стой, гоблин. Отдай тележку! Для меня она – жизнь!