Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон

Резкое гавканье Мёрдо Миллера: «Грэм, ты все еще в треклятом Тёрсо?» Бесконечные: «Мама? Мама, ты куда подевалась?» — от Эмили. Скрипучий прононс уроженца Западного побережья, в котором Глория признала их бухгалтера: «Грэм, что происходит? Ты не отвечаешь на мобильный, вчера пропустил совещание». Зычный рык Алистера Крайтона: «Грэм, где тебя черти носят? Ты как сквозь землю провалился, твою мать!» Глория подумала, что не хотела бы оказаться на месте преступника у него в суде. Впрочем, этого судью самого давно пора судить. «Правосудие не имеет ничего общего с законом», — как-то раз беззаботно бросил он Глории и потянулся к блюду с канапе. «Грэм, почему ты не берешь трубку? Нам нужно поговорить. Надеюсь, ты не собираешься меня кинуть».

Не успел Крайтон договорить, как телефон зазвонил снова, и автоответчик тут же променял его на стенания Кристины Теннант, многострадальной секретарши Грэма, работавшей в компании вот уже десять лет. («Вообще-то, Глория, я личный помощник», — не уставала она поправлять извиняющимся тоном, но Глория знала, что если ты печатаешь письма, ведешь протоколы и отвечаешь на звонки, то ты — секретарша. Давайте называть все своими именами.) Ее обычный тон, и так довольно плаксивый, приобрел почти истеричные нотки. «Глория, мы все ищем Грэма, он здесь очень нужен. Ты знаешь, как связаться с ним в Тёрсо?» Все эти годы Глория периодически задавалась вопросом, спал ли Грэм когда-нибудь с Кристиной Теннант, ведь они провели бок о бок десять лет и секретарша до сих пор была увлечена им с неестественной пылкостью. Только та, что страдает от неразделенной страсти, могла питать к Грэму подобные чувства. С другой стороны, Грэм — ходячее клише, спать с секретаршей — вполне в его стиле. Из этого вышла бы неплохая эпитафия на памятник: «Грэм Хэттер — ходячее клише». Хотя какой памятник, если его кремируют. Эпитафию напишут ветер и вода.

Когда человек исчезает, первым делом обзванивают больницы — это общеизвестный факт, но, похоже, всем тем, кто так отчаянно пытался связаться с Грэмом, и в голову не приходило, что в это время он тихо лежит себе на катафалке в отделении интенсивной терапии и ждет, пока его найдут.

Взгляд Глории за что-то зацепился — вспышка в рододендронах, словно свет отражался от чего-то блестящего. Она потянулась за биноклем, который держала под рукой, чтобы наблюдать за птицами. Ей все никак не удавалось настроить фокус, но вдруг картинка стала четкой — блестящие зеленые листья и лицо, просто метаморфозы Овидия какие-то. Лицо снова растворилось в зелени. На сей раз Глория была абсолютно уверена, что это не медведь и не лошадь. И не женщина, превратившаяся в дерево, или наоборот. Глория вышла в сад, распугав воробьев, но, когда она дошла до рододендронов, там уже никого не было, только Билл втихую мочился в кустах.

Электронные ворота распахнулись, пропуская красный «гольф» Глории. Выезжая из дому, она всегда чувствовала себе так, будто скрывается с места преступления. Она направилась на Джордж-стрит, где боги парковки нашли ей место прямо напротив магазина «Грейс», и купила ключ для радиатора и «Истребитель пятен» (удаляет жвачку, клей и лак для ногтей), а потом дотащилась до Королевского банка на углу Касл-стрит и сняла дневную норму в пятьсот фунтов.

Когда она вернулась, Билл уже складывал свои вещи в багажник. Несмотря на то что у них в сарае был весь мыслимый садовый инвентарь, Билл предпочитал привозить собственные инструменты, некоторые выглядели настолько древними, что их впору было выставлять в сельскохозяйственном музее.

— Ну, — лаконично изрек он, — тогда я поеду.

Глория подумала, что, не вернись она вовремя, он бы уехал, даже не попрощавшись. Пять лет, и все, чего она удостоилась, — «тогда я поеду». Что-то в этом духе ей сказал и Грэм вчера утром. Глория попыталась вспомнить его последние слова. «Скорее всего, буду поздно» — ничего нового, еще что-то про «долбаных копов» и «всё, меня нет». Пророческие речи.

Надо бы подарить Биллу что-нибудь на прощание, как же это она не подумала купить подарок в городе. Можно, конечно, деньги, но это как-то без души. С самого нежного возраста Юэн и Эмили на день рожденья и Рождество неизменно просили только деньги. Глории нравилось дарить подарки, а не деньги. Деньги — это здорово, но безлично. Это бизнес.

Билл захлопнул багажник, и она сказала:

— Подождите минутку, — и поспешила в дом, чтобы найти что-нибудь подходящее.

Трудно угадать, что могло бы понравиться такому немногословному человеку, может, пара изящных далматинцев из стаффордширского фарфора, нагло рассевшихся на синих подушках, — наверняка он любит собак — или чудная коллекционная муркрофтская ваза? И тут она вспомнила, как однажды застала его у двери в сад — за пять лет он ни разу не переступил порога — любующимся загнанным оленем на стене. Глория сняла неожиданно тяжелую картину с крюка и вынесла ее Биллу.

Он не хотел ее брать.

— Дорого, поди, миссис Хэттер, — застенчиво пробормотал он.

— Не так уж, — ответила Глория. — Берите же. Где-то найдешь, где-то потеряешь.

Она подумала о жене Билла и ее губчатых мозгах. Иногда находишь чуть-чуть, а теряешь ох как много.

В конце концов он согласился приютить у себя обреченного оленя, сунул его в багажник поверх инструментов и в последний раз выехал за ворота. Глория не испытывала к садовнику ни симпатии, ни неприязни, однако ей вдруг стало грустно при мысли о том, что она никогда больше его не увидит. Пусть они почти не общались, но среда была для нее «днем Билла». Понедельник был «днем хосписа»: Глория нацепляла лучезарную улыбку и развозила на тележке чай по местному хоспису — хороший фарфор, домашнее печенье, все самое лучшее для тех, кто умирал и знал об этом.

Пятница была «днем Берил». Похоже, Берил переживет своего сына. Она жила в доме престарелых всего в нескольких кварталах от них, и Глория всегда навещала се по пятницам после обеда, хотя Берил понятия не имела, кто такая Глория, потому что ее мозг тоже размягчился и превратился в губку. По ощущениям Глории, ее собственный мозг, напротив, превращался в нечто твердое и неуязвимое вроде коралла. Они видели коралл-мозговик на Мальдивах, когда Глория совершила робкую вылазку с аквалангом в подводный мир. На ней был старый темно-синий закрытый купальник, который она обычно надевала в уорристонский бассейн, и она думала о том, как заострилось с годами ее тело от плеч до бедер, придавая ей сходство с ящерицей. Все остальные женщины на раскаленном белом пляже были стройны, загорелы и одеты в крошечные дорогие бикини.

В январе они всегда ездили отдыхать в экзотические места — Сейшелы, Маврикий, Таиланд, — останавливались в самых дорогих отелях, где их облизывали с головы до ног. Грэму нравилось быть богатым и нравилось показывать свое богатство другим. Если он поправится, если выживет — боже упаси! — сможет ли он смириться с бедностью? Скорее всего, нет. Так что, очень возможно, смерть для него — благо.

В их отеле на Мальдивах было много русских. Стройные светловолосые женщины возились с детьми, а мужчины, толстые и волосатые, как моржи, дни напролет жарились на солнце в чересчур тугих плавках, сверкая золотыми побрякушками и намасленной кожей. «Гангстеры», — заявил Грэм со знанием дела. Глория не могла понять, на кого же похожи эти русские, а потом до нее дошло — на Грэма. Они перегрэмили Грэма, а это немалое достижение.