Информационные войны. Новый инструмент политики - Георгий Почепцов

Террор против власти, а затем террор власти против населения. То есть это был симметричный ответ. Подобно тому как украинская демократическая власть Ющенко, придя к власти, соорудила забор, перекрыла у себя улицу, чего не было ни в советские времена, ни во времена Леонида Кучмы. То есть ответ строится на действительных или мнимых шагах, которые были когда-то сделаны.

Но агенты влияния играют больше тактическую роль, чем так называемые тексты влияния. Тексты влияния имеют более долгосрочные последствия, они даже могут жить вечно, в отличие от агентов влияния, которые имеют как биологический возраст, так и возраст активности (когда их роль наибольшая).

Почти все революционные сдвиги социосистем базировались на текстах влияния. Тексты Маркса и Ленина стали движущей силой русской революции, тексты Гитлера — для построения фашистской Германии, тексты Кутба — для «Аль-Каиды». Человек создает текст, который на следующем шаге реализует свое влияние на массы. Тексты программируют поведение, активируют новые идеи в головах людей. В качестве текстов можно рассматривать не только тексты в привычном понимании, но и фильмы или телепродукцию. И тут мы попадаем сегодня в довольно необычную ситуацию. Обычно социосистемы были заинтересованы в текстах, которые работали на объединение; сегодня, по неизвестным причинам, массово рождаются тексты, поддерживающие асоциальное поведение, то есть разрывность сооциосистем.

Можем взять сериал «Доктор Хаус». В центре герой с принципиальными недостатками, асоциальным поведением и зависимостью от наркотиков. Его недостатки хорошо понимает и сам актер Хью Лори, который рассказывает об этом в своем интервью (Лори Х. Доктору Хаусус суждено вечно садиться не на тот поезд. Интервью — Известия, 2012. 5 июля). Фильм продержался восемь сезонов. И это свидетельствует не только о его создателях, но и об аудитории, которая требует именно такого кино.

Между тем психологи выразили обеспокоенность теленовостями, где на первом месте стоят убийства или аварии. Психологи приходят к выводу: эти новости смотрят садисты или маньяки. Но новости тоже программируют поведение, создавая соответствующие мотивации.

Типичные российские сериалы тоже оказались в поле разрывов социосистемы. Можно выделить три основных контекста, в которых разворачивается действие популярных сериалов:

— криминальный контекст,

— сталинская эпоха,

— сотрудники ФСБ защищают нацбезопасность.

Это фильмы, которые моделируют разрывность социосистемы. Если даже по своей сути их герои, с одной стороны, «чинят» эту разрывность, например, не дают чеченским террористам взорвать атомную станцию, все равно разрывность эксплуатируется сильнее нормы. Ведь есть же и герои с другой стороны.

Фильмы и новости эксплуатируют разрывы социосистемы. Под разрывами мы понимаем точки, где система не работает так, как должно. И именно люди создают эти отклонения. В виртуальном пространстве (фильмы) или информационному (новости) мы видим и слышим о ситуации разрывов. Именно поэтому сегодня нет и не может быть фильмов, например, об инженерах, ученых, космонавтах, художниках, потому что они не подходят под мейнстрим. Они являются создателями социосистем, а не создателями разрывов. Они работают на объединение, а не разъединение социосистем.

Стандартная структура сериала от милицейского до нацбезопасного строится на противостоянии хороших и плохих парней. Но каждый исторический период вкладывает в это свое понимание хорошего и плохого.

Такая принципиально конфликтная модель мира позволяет строить сюжет, где политическое автоматически накладывается на бытовое. И фильмы эти несут четкую политическую окраску и соответствующие цели.

А.В. Федоров проанализировал политически ангажированные медиатексты (Федоров А.В. Анализ стереотипов политически ангажированных медиатекстов на занятиях в студенческой аудитории (на примере фильмов Ренни Харлин «Рожденный американцем» (1986) и «Пять дней в августе» (2011) // Дистанционное и виртуальное обучение. 2012. № 7. С. 67–74). В них враги достаточно четко противостоят друзьям. Отрицательный персонаж не может сделать положительного поступка, и наоборот. Кино сегодняшнего дня, например, о российско-грузинском вооруженном конфликте, активирует стереотипы холодной войны, поскольку другого инструментария политического типа для массовой аудитории нет. Просто когда-то это было довольно интенсивное воздействие на массовое сознание: с 1930-го по 1935-й, например, шпионы появились в восьми советских фильмах, а с 1936-го по 1939-й в двадцати: 1936-го — в двух, 1937-го — в четырех, 1938-го — в шести, 1939-го — в восьми (Федоров А.В. В сетях шпионажа: стереотипы советских фильмов о шпионах 1930-х годов // psyfactor.org/kinoprop/fedorov5.htm). Эта статистика отчетливо демонстрирует приближение 1941 г., когда виртуальная реальность начинает совпадать с физическим.

Кстати, обедненный объект для анализа порождает обеднение анализа. Когда А.В. Федоров анализирует тексты гораздо менее политизированые, например, детективные фильмы, то и анализ становится пространный и сложнее (Федоров А.В. Виртуальный мир криминала: анализ медиатекстов детективного жанра на медиаобразовательных занятиях в студенческой аудитории // Дистанционное и виртуальное обучение. 2011. № 11. С. 88–99), то есть в структуру анализа политически ангажированных текстов можно спокойно добавлять и политическую ангажированность исследователей как фактор анализа.

Влияние зависит не только от политических предпочтений исследователя, но и от самого объекта. Рассмотрим такой пример. Виллер с коллегами (его сайт — www.willer.berkeley.edu) установили, что религиозные люди менее сострадательны, чем атеисты. (Атеисты добрее верующих? // psyfactor.org/news/sciense42.htm). Для этого они провели серию экспериментов. В одном из них каждый участник получал после эмоционального фильма о детях, страдающих от бедности, 10 «лабораторных долларов». На менее религиозных людей эмоционально видео повлияло больше, после просмотра они давали больше денег незнакомцу. Объяснение такое: на менее религиозных людей влияет эмоциональная связь с другим человеком, а на более религиозных — доктрина, общая идентичность, репутационные аргументы. И тут Виллер выносит интересный вердикт, подытоживая эту работу: «В целом это исследование делает вывод, что хотя менее религиозным людям меньше доверяют в США, но в том, что касается сочувствия, они реально больше настроены помогать другим гражданам, чем более религиозные люди».

В другой своей работе Виллер анализирует устную коммуникацию между людьми как передачу социальной информации относительно других — можно ли им доверять. В своем интервью Виллер говорит, как и почему люди предупреждают других. Люди становятся взволнованными, когда видят нечестное поведение, но уровень волнения падает, когда они передают эту информацию другим.

В целом следует признать, что и агенты влияния, и тексты воздействия могут активировать людей совершенно из других соображений, чем те, к которым мы привыкли. То есть исследователи зачастую опираются на то, что им только кажется правдой. Есть еще один метод изучения объекта воздействия, к которому у нас прибегают не очень часто. Американцы, например, считают его даже точнее соцопроса, поскольку здесь исследователь не может вопросами подтолкнуть к нужному ответу. На тему интернет-поиска интересную книгу написал Б. Танцер (Tancer B. Click. What millions of people are doing online and why it matters. New York, 2008). К анализу интернет-поиска в конкретных регионах прибегают бизнес и политтехнологи, которые таким образом хотят заглянуть в головы своих потребителей.