Книжная Москва первой половины XIX века - Раиса Николаевна Клейменова

помощью таких писателей, уверял Булгарин, «их легко можно перевоспитать, убедить и дать настоящее направление их умам».

Такая характеристика, вероятно, дана Булгариным для успокоения правительства, так как эта группа читателей была наиболее образованна, испытала влияние Шеллинга, немецких идеалистов, идей французской реставрации, Шатобриана, де Местра. Среди этих читателей — декабристы, Чаадаев, Веневитинов, Грибоедов. Как правительство перевоспитывало Чаадаева; известно: за публикацию «Философического письма» его объявили сумасшедшим, установили за ним надзор и лишили возможности печататься.

Ко второй группе читателей Булгарин относил людей «среднего состояния», к которому принадлежали дворяне, находившиеся на службе, помещики, живущие в деревнях, также бедные дворяне, воспитанные в казенных заведениях, чиновники, богатые купцы, заводчики и даже мещане. Это «состояние», самое многочисленное, по большей части получило образование «само собою посредством чтения». Именно эту категорию читателей Булгарин называл «русской публикой»: «Она читает много, и большею частью по-русски, бдительно следит за успехами словесности и примечает быстрый или стесненный ее ход». «Не надобно больших усилий, чтобы быть не только любимым ею, но даже обожаемым», — писал Булгарин. Эту публику «можно совершенно покорить, увлечь, привязать к тропу одною тенью свободы в мнениях». И Булгарин берет на себя смелость поучать правительство: «Совершенное безмолвие порождает недоверчивость и заставляет предполагать слабость; неограниченная гласность производит своеволие; гласность же, вдохновленная самим правительством, примиряет обе стороны и для обеих полезна. Составив общее мнение, весьма легко управлять им, как собственным делом, которого мы знаем все тайные пружины».

Наиболее ходкой литературой для этой категории читателей были сочинения Ломоносова, Кантемира, Аблесимова, Державина, Щербатова, Карамзина, Крылова, Кострова, Фонвизина, Княжнина, С. Глинки, Жуковского, самого Булгарина, из переводных сочинения Коцебу, Шатобриана, Диккенса, Радклиф, В. Скотта, Купера, Поль де Кока. Популярны были альманахи, мистическая и религиозная литература, книги по истории.

С другой выделяемой Булгариным категорией читателей — «иерархией литераторов и ученых», по мнению Булгарина, также очень легко сладить, так как истинных ученых мало и те по большей части иностранцы, также мало и серьезных литераторов. А разных там стихотворцев и памфлетистов легко можно «привязать ласковым обхождением и снятием запрещения: писать о безделицах, например о театре».

О категории читателей, относимой Булгариным к «нижнему сословию», к которой причислялись подьячие, грамотные крестьяне, мещане, он говорил: «На нижнее состояние у нас поныне вовсе не обращали внимания в литературно-политическом отношении и, по их безмолвию, судили весьма неосновательно-. Этот класс читает весьма много. Обыкновенно их чтение составляют духовные книги. Раскольничьи скиты, волостные правления и вольные слободы суть места, где рассуждают о всех указах и мерах правительства и читают статьи, относящиеся до устройства России. Ко мне несколько раз являлись мужики и торговцы с просьбами продать или подарить нумёрок журнала. Магический жезл, которым можно управлять по произволу нижним состоянием, есть, матушка Россия»». Со всей присущей Булгарину беспринципностью он заявлял, что «искусный писатель, представляя сей священный предмет в тысяче разнообразных видов, как в калейдоскопе», легко мог «покорить умы нижнего состояния», которое «у нас рассуждает более, нежели думает».

Неуважительно об этой категории читателей писал Н. А., Энгельгардт. Он к ней причислял торговое крестьянство и купечество. Их потребности в чтении, на его мнению, удовлетворялись «примитивной лубочной и суздальской литературой, высшее создание которой были патриотические романы Загоскина». Они почитывали и «божественное», и духовные книги, читали и Ломоносова, и что-нибудь новейшее «с одинаковым неспешным вниманием»{403}.

Булгарин не упомянул о студентах, которые были в; то время одними из самых любознательных читателей с активным отношением к прочитанному. С появлением университетов, новых высших учебных заведений число студентов неуклонно росло. По социальному происхождению половина из них были разночинцами — дети мещан, купцов, мелких чиновников, духовенства.

Студенты получали книги в библиотеках, покупали в книжных лавках, многие имели личные библиотеки. Профессора — редакторы журналов дарили казеннокоштным студентам билеты на подписку на свои журналы. Чтение было для студентов одной из важных сторон, получения образования. Слушание лекций, особенно прогрессивных профессоров, толкало студентов к разысканию и чтению лучших произведений русской и зарубежной литературы. Не последнее место в чтении студентов занимала и античная литература, которая показывала студентам пример высокого идеала служения родине и общественного долга. Студенты Московского университета хорошо были знакомы и с запрещенной литературой, среди которой были произведения Радищева, Полежаева, Пушкина, Рылеева, Лермонтова, Грибоедова.

Студенты были крайне неровно подготовлены. Одни были совсем невинны перед наукой, другие годились в помощники к профессорам. В Москве студенты составляли наиболее заметную группу читателей. Московский университет, как писал В. Г. Белинский, придавал «особенный колорит читающей московской публике, потому что его члены, и учащие, и учащиеся, составляют истинный базис московской публики»{404}.

Студент Московского университета Ф. Л. Морошкин свое настоящее юридическое образование начал после того, как ему в руки попалась книга Монтескьё «О духе законов», которая осветила для него все области юриспруденции. Эта книга пробудила в нем жажду к чтению. Он читал немецкую юридическую литературу, познакомился с французской юридической школой, с русским законодательством знакомился по сборникам, составленным II. В. Хавским. Изучил он и историю философии по сочинениям Платона, Аристотеля, Цицерона, Сенеки, Теннемана, Буле, Кузеня. Изучить системы Канта, Шеллинга, Гегеля помогли ему лекции Цавлова, Дядьковского и Надеждина, «которые были столько сильны в философии, что могли критически смотреть на положения сих мыслителей»{405}.

У воспитанника Московского университета М. П. Погодина любовь к чтению пробудилась очень рано. В восемь лет он уже с нетерпением ожидал в среду и субботу «Московские ведомости» с известиями, о войне шведской и турецкой. В десять лет он читал «Вестник Европы», где сочинение Жуковского «Марьина роща» заставляло его проливать ручьи слез. В 1810 г. «Русский вестник» С. Н. Глинки с портретами великих русских мужей и патриотическими восклицаниями привлек его внимание. В это же время он читал и перечитывал романы Радклиф, Дюкре дю Мениля, любимейшего своего писателя, Ж. Лафонтена, А. Коцебу и проч., которые сам покупал в книжных лавках на Ильинке. Погодин с восторгом читал ростопчинские афишки 1812 г.

В двенадцать лет ему попались сочинения Карамзина, которые и пленили его на всю жизнь: «Исторические замечания на пути к Троице», «Письма русского путешественника», повести сделались его любимым чтением.

В гимназии, где учился Погодин, русская словесность изучалась по «Собранию образцовых русских сочинений» в 12 т. с портретами. Баллады Жуковского, басни Крылова, трагедии Озерова знали все наизусть.

Погодин с нетерпением ждал выхода в свет «Истории государства Российского» Карамзина, он собрал у знакомых и родственников 55 руб. ассигнациями и подписался на восемь томов. После получения всех томов они были отданы в переплет. Переплетчик пропил это издание. И Погодин смог прочитать «Историю» только по второму