Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника - Владимир Медведев

И Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна были довольны встречей. По дороге на дачу, в машине, и он, и она вспоминали:

– Смотри, молодой-то!

Все шло своим ходом, как всегда. Те же звонки от тех же людей из Москвы. И гости те же. К середине августа подъехал ненадолго земляк, первый секретарь Ставропольского крайкома партии Иван Сергеевич Болдырев.

При такой обычности, привычности, когда в радиусе одного метра от тебя ничего внешне не меняется, все кажется вечным, а вечнее всего – собственное кресло, не хочется верить ни во что опасное и заглядывать дальше этого одного метра.

Кажется, и я, далекий, от политических интриг, знающий лишь свои прямые обязанности, мог без труда предположить расписание второй половины отдыха. 19-го вылетаем в Москву. 20-го – подписание союзного договора. Возвращаемся обратно. 22-го – снова здесь. 22-го – мой день рождения… Я знал, как он пройдет.

Каждый раз я отмечаю день рождения в командировке, при отдыхающем вожде. Во времена Брежнева это было, как правило, в Ливадии, иногда в Астрахани, в охотничьих угодьях. Обычно в первой половине дня кто-то из официанток или обслуги окликает: «Владимир Тимофеевич, вас просит Леонид Ильич». Но чаще Рябенко говорил: «Володя, зайди». Леонид Ильич жал руку:

– Володя, поздравляю! Успехов тебе всяческих, здоровья. – И тут же добавлял: – Ну, здоровье у тебя вроде в порядке.

Действительно, здоровье всегда было и осталось отменным.

Брежнев вручал подарок, фантазия небогатая, почти всегда это были часы – ручные, карманные, будильник. Поздравляла каждый раз и Виктория Петровна.

Однажды оказался рядом Бугаев, он также вручил подарок от себя – часы.

Ребята, конечно, тоже скидываются, поздравляют. Вечером в служебном домике собираемся своей компанией.

Весь день звонят товарищи из Москвы, из «девятки»:

– Привет, Володя!

У одного из наших коллег день рождения 23 августа, а у самого Рябенко – 25 августа И очень часто 25-го мы устраивали общее застолье. Леонид Ильич иногда спросит в этот день:

– Где Рябенко?

Кто-нибудь подскажет:

– Сидят, отмечают…

– А, а, ну пусть, пусть, не зовите.

При Горбачеве ритуал сохранился. Очень хорошо, тепло поздравляли и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна. Подарки стали разнообразнее – столовая посуда, чайный сервиз. Если Брежнев мог забыть иногда о моей дате и Рябенко ему напоминал, то Горбачевы – и он, и она – помнили, я даже удивлялся этому. Однажды вечером я с Михаилом Сергеевичем плавал, и он сказал вдруг:

– А ты чего, у тебя ж день рождения? Иди, отдыхай.

На октябрьские и майские праздники Раиса Максимовна передавала для моей жены Даны цветы. В этом отношении они оба были внимательны.

Когда исполнилась круглая дата, мне вручили орден Красной Звезды. Боевая награда – очень дорога мне.

Мы прилетели в Форос 4 августа, и буквально на второй день Плеханов заговорил вдруг о моем самочувствии:

– У тебя усталый вид. Как твое состояние, как нервы?

– Год без отпуска, – ответил я, – год был напряженный.

– Отдохнуть бы тебе надо, – неожиданно сказал начальник управления.

Меня подобная неожиданная забота удивила. Все годы ни он, ни другое руководство подобных разговоров не заводили, раньше декабря вопрос об отпуске вообще не возникал.

– Отдохнуть бы не мешало, но так не делается, – заметил я. – Только прилетели, едва началась командировка, и вдруг – все бросить, сорваться, уехать… Такого еще не бывало.

Сам Плеханов должен был через пару дней возвращаться обратно в Москву.

– Ну, я поговорю с Михаилом Сергеевичем.

– Не надо, я думаю, что он отпуск не даст.

Такая настоятельная, почти настырная забота. Только потом, после событий 19 августа, я все понял. Когда Горбачева еще только отправляли на отдых, план заговора уже существовал, я в этот план никак не вписывался, и меня решили выманить из Фороса. Думаю, что Плеханов хотел забрать меня в Москву вместе с собой. На следующий день он действительно завел разговор с Горбачевым о моем отпуске и получил резкий отпор:

– Он что, больше всех устал?

Мне Плеханов передал в мягкой форме: «Михаил Сергеевич отказал…»

Горбачев сам ни о чем у меня не спрашивал, а я тем более в объяснения не вступал, но он остался недоволен мною, я понял это по его холодности ко мне. Глупо. Тем более что никогда таких проблем не возникало. Горбачев и сам часто говорил: «Ты пока в отпуск не собирайся, предстоят сложные поездки. А потом мы к этому вернемся».

…Наверное, потом у Михаила Сергеевича какие-то подозрения пали и на меня – в соучастии!.. Все, дескать, уже знал, хотел смыться…

При Брежневе, кстати, подобной ситуации бы не возникло, хотя он, как и Горбачев, давал отпуск с неохотой. Там начальник охраны о своем отпуске спросил бы у шефа сам, непосредственно. Здесь же Горбачев, отдалив меня, сделал Плеханова доверенным лицом по всем вопросам, даже по моим отпускным делам. Я оказался маленьким винтиком.

История с Плехановым – еще один факт непонимания людей, неразборчивости и полной слепоты Горбачева. Две недели спустя это скажется роковым образом.

Плеханов, впрочем, стараясь сблизиться с Горбачевым, занимаясь даже мелкими хозяйственными и бытовыми вопросами, тоже становился винтиком, хоть и покрупнее.

Вот в чем принципиальная разница между Брежневым и Горбачевым: Брежнев был ближе к людям, непосредственнее. Другое дело: мягкий – жесткий, справедлив – несправедлив, прав – не прав, но ближе.

Михаил Сергеевич высокомерно-холодно надулся, не снизойдя до объяснений с начальником личной охраны. Брежнев бы спросил у верного ему Рябенко: «Ты что?!»

Отдых проходил, как всегда, размеренно. Михаил Сергеевич вставал довольно поздно, часов в восемь. Около девяти – завтрак. Первыми к морю спускались Ирина, Анатолий, Ксана. После десяти – Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной. Он – в легкой рубашке, шортах, туфлях «сабо» на босу ногу, на голове – легкая кепочка цвета хаки. На пляже он оставался в плавках, брал в руки книгу и так, стоя, загорал. Просматривал газеты, свежая почта приходила около часа дня. Раиса Максимовна, лежа, читала у моря.

В воду они входили всегда вместе. Он надевал резиновую шапочку, плавал долго, часто резвился в воде, уплывал вперед, возвращался к Раисе Максимовне, которая плавала спокойно, академично. Каждый раз, возвращаясь на берег, спрашивали у меня, сколько они пробыли в море. Обычно купались минут сорок. Он плавал хорошо, мог бы побыть в море и подольше, но его донимал хондроз.

После купания – душ. Потом – массаж, сначала он, потом – она.

После массажа – отдых, потом – работа в кабинете.

В 15.00 – обед. На веранде, на северной стороне, солнце уже уходило, оставляя тень.