Реанимация судьбы - Марина Крамер

Васильков кивнул:

– Идет.

– Тогда вы первый.

– Ну, хорошо. Авдеев взял отпуск без содержания, потом вернется.

– Потом – это когда?

– Когда… словом, когда придет время.

– Вы считаете его сумасшедшим? – тихо спросила я, беря Василькова за руку и сжимая ее. – Это не так! Я жила с ним, я вам категорически заявляю – он не сумасшедший. Единственное, что его по-настоящему интересует в жизни, – медицина, он весь этому отдается.

– Иногда подобная одержимость может стать причиной проблем.

– Да! И я знаю, о чем вы говорите. Но поверьте… он в тот момент просто сломался. Не выдержал многолетнего давления.

– Это вы о чем?

– Перестаньте, Вячеслав Андреевич. Это я о том случае в операционной, когда Игорь… ну, словом, когда он… – и, хоть кричи, я не могла произнести эту жуткую фразу «убил свою мать», хотя именно Игорь первым произнес ее.

Васильков внимательно наблюдал за мной, чуть склонив голову к правому плечу:

– Он что же, рассказал вам? Давно?

– На днях. Это случилось с ним уже после того, как мы расстались, я ничего не знала. Понимаете, его мать… словом, я все то время, что жила с Игорем, привычно считала, что она не любит и изводит меня по одной банальной причине – я не подхожу ее сыну. Ну, согласитесь, многие матери так считают. Я не обращала внимания, с Игорем-то у нас все было хорошо. А оказалось, что его она изводила еще сильнее, в сотни, в тысячи раз… Конечно, он не хотел идти домой, конечно, ему было проще отгородиться работой и книгами. Может быть, если бы я осталась, все не зашло бы так далеко.

Васильков внимательно слушал, покачивая ногой в огромном белом шлепанце, и смотрел в стену, по которой почти до самого пола спускались побеги плюща. Наверное, он мне не верил…

– Слушайте, Надежда… он никогда не упоминал в разговорах отца, вы не знаете, он был вообще?

– Был.

В памяти всплыл разговор с матерью Игоря – жуткий монолог озлобившейся женщины, которая много лет старательно давила в себе эту злость, а тут внезапно не смогла удержаться и выплеснула все на меня. Как сейчас вижу – я стояла у раковины и мыла посуду после ужина, Игорь дежурил, мы были в квартире вдвоем. Она пришла, демонстративно, оттеснив меня от раковины, вымыла свою чашку, налила чаю и села у окна, выпрямив спину. Задав мне пару ничего не значивших вопросов, она вдруг обрушилась на Игоря – и что много работает, и что постоянно торчит то в больнице, то в библиотеке, и что расходует себя, стараясь загладить вину. Это упоминание о вине меня насторожило – тогда я и подумать не могла, что мой Игорь, спасающий жизни в больнице, вообще может быть в чем-то виноват. Он казался мне почти святым. И, когда я попробовала робко возразить, она и вывалила мне эту семейную историю о смерти отца Игоря. Из рассказа выходило, что Игорь заставил отца идти за детальками конструктора, а тот просто не выдержал быстрой ходьбы и предшествовавшего ей подъема на пятый этаж с сыном, которого пришлось волочь в буквальном смысле на себе. Оказывается, она всю последующую жизнь внутри себя обвиняла сына в смерти мужа. Но вслух говорила совершенно другое – так и сказала, мол, я говорила, что его вины нет, но давала понять, что это именно он стал причиной смерти отца. Даже не представляю, как вообще Игорь умудрился сохранить хоть какую-то психику.

– Понимаете, мать внушала ему комплекс вины. Каждый день, каждую минуту. С двенадцати лет. Конечно, у него в голове это сидело – а если бы я не сказал про потерянные детальки, а если бы не заплакал, не пустил бы его. Ну, подумайте, каково подростку с таким грузом?

– Да, удивительно, что он умудрился и школу закончить, и институт, и состояться как хирург в такой сложной области, как кардиохирургия, – задумчиво протянул Васильков. – А как человек? Надя, какой он как человек?

Я пожала плечами:

– Замкнутый. Не очень общительный. Но если знать к нему подход – то нормальный. Мы с ним правда очень хорошо жили. Я ведь сама ушла, устала все время быть одна. Но если бы поняла причину… может, смогла бы что-то изменить.

– Да, трудно ему придется.

– Может, мне с Аделиной Эдуардовной поговорить?

– Зачем?

– Ну, чтобы она оставила Игоря. Вы ведь сами признали, что он хороший хирург. Так дайте ему шанс.

Васильков тихонько похлопал меня по плечу:

– Не волнуйтесь, Надя. Сейчас с Авдеевым работает хороший психолог, он поможет ему справиться с внутренними проблемами, а потом Игорь вернется к работе. Мы на самом деле считаем его хорошим хирургом, и если он справится с собой, то может многое сделать в нашей области. Аделина ни за что не упустит талантливого врача, чего-чего, а чутья у нее не отнимешь. А вам спасибо за разговор, Надежда. Вы мне открыли глаза на некоторые вещи.

Он тяжело поднялся с дивана, и я вдруг заметила, что он при ходьбе припадает на левую ногу и вообще идет походкой уставшего человека. Наверное, скоро уйдет на пенсию, подумала я и направилась в палату.

Мне предстояло решить еще несколько вопросов. Например, нужно ли теперь уезжать. Если честно, то делать это мне не хотелось, но, поразмыслив, я поняла, что не имею другого варианта. То, что успела проиграть моя мама до своего фантастического везения и после него, по-прежнему будет висеть на мне, и я никогда не рассчитаюсь, потому что даже продать теперь нечего, все мое недвижимое имущество сгорело. А бегать от кредиторов по городу – перспектива так себе, да и рано или поздно бежать окажется просто некуда. Нет, придется воспользоваться любезным приглашением Эдуарда Алексеевича, ничего не попишешь.

А потом мне позвонил Максим. Я мысленно поставила на нем крест в тот самый день, когда сопоставила факты и поняла, что он тоже может быть причастен к моим неприятностям. Не знаю, зачем вообще сняла трубку, но когда ответила на звонок, Максим сразу сказал:

– Надя, клянусь, я не знал. Моя работа – проверять клиентов, но иногда патрон просит о личных услугах. Я ведь не знал, что речь о тебе, он фамилию другую назвал.

– Это мой псевдоним еще с тех времен, когда я журналистом была.

– Надя, я никогда бы не причинил тебе вред, – просто сказал Максим, и я почему-то сразу ему поверила. – Ты ведь помнишь, что я тебе рассказывал? Ну разве я мог бы обидеть дочь человека, который мне в прямом смысле слова не дал жизнь сломать? Нельзя быть неблагодарным, это такое пятно, которое потом ничем не ототрешь.

– Я понимаю, Максим. И спасибо тебе.

– За что? – удивился он.

– За честность.

Мои документы привез симпатичный мужчина лет сорока, представившийся Жаком. Он прекрасно говорил по-русски, и только какие-то совсем неуловимые черточки выдавали в нем иностранца.

– Мы улетаем послезавтра. Вот ваш билет, ваш паспорт, виза и разрешение на временное проживание. – Он подал мне коричневый пакет. – У меня еще есть дела здесь, а послезавтра буду ждать вас в аэропорту. Если вы не захотите показать мне вечером город.