Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Эрик МакКормак

Когда я проходил мимо ее скамейки, женщина подняла глаза, и солнечный свет ярко осветил ее черты. Длинные пряди волос, выбившиеся из-под платка, обрамляли ее щеки. Очень правильное лицо, высокие скулы. Темные глаза казались еще темнее благодаря туши, их уголки казались маленькими печальными птичками. Интересное лицо – если бы не испещрявшие кожу оспины.

Она смотрела на меня в упор, и я был принужден заговорить.

– Кажется, сегодня хороший летний…

Я не закончил фразу. Внезапно я узнал ее.

– Мария! – воскликнул я. – Мария! – Эта взрослая женщина была – как это возможно? – Мария Хебблтуэйт!

– Эндрю Полмрак! – Она тоже поднялась на ноги. – Мне показалась, что я тебя узнала. Как это удивительно!

Мы не обнялись – мы даже не пожали друг другу руки. Мы лишь стояли, онемев от изумления. И даже когда мы немного пришли в себя и снова опустились на скамейку, то продолжали обмениваться неуклюжими банальностями. Потом успокоились, завязался настоящий разговор, и я стал расспрашивать Марию о том, что с ней сталось после того, как я видел ее в последний раз – столько лет назад, в такси, уносившем ее прочь от меня из гавани Саутхэвена.

– Сколько же лет прошло? – спохватилась она.

– Почти двадцать, – ответил я.

– А я все отчетливо помню, – сказала она. – Мне было так грустно! Я бы все на свете отдала, лишь бы тебе позволили в тот день поехать с нами, Эндрю! Папа был не против, но мама сказала: скорее она возьмет с собой гадюку. После той бури она сделалась очень странной. – Мария говорила мягко, никаких следов островной мелодичности в ее голосе не осталось. От нее приятно пахло какими-то лимонными духами.

– Ничего, – сказал я, – все это было так давно. – Мария продолжала рассказ, а я как мог старался не походить на гадюку.

Хебблтуэйты поселились у родственников в деревне Эбботс-Чейз. Многие дома там были построены еще в Средние века. Для Марии, уроженки Святого Иуды, то было совершенно в новинку – жить на суше, в вечных зданиях, где стены выстроены отнюдь не из фанеры, где старина действительно стара.

Но ландшафта и архитектуры оказалось недостаточно, чтобы гарантировать девушке благополучную жизнь. Всего через несколько недель в Эбботс-Чейз, как раз перед началом занятий в местной школе, Мария слегла с высокой температурой. Она заболела оспой, которой не знали на острове. Хотя она довольно быстро выздоровела и все-таки пошла в школу, отмеченное оспинами лицо и островной акцент помешали ей обзавестись друзьями.

К счастью (с точки зрения Марии, если не ее матери), семья не задержалась в Эбботс-Чейз. Доктор получал временные назначения, замещая постоянных медицинских работников в отдаленных и опасных краях. Какое-то время они жили на коралловом острове, едва приподнимавшемся из волн океана – то был архипелаг Кувалу, – потом перебрались на главный остров группы островов Бирикати, где медпункт ежедневно сотрясался от урчания вулкана Тула, и все предметы – картины, книги, даже горшки на плите – превращались в оружие, угрожавшее всякому, кто окажется рядом.

Марии исполнилось восемнадцать, когда ее отца отправили в один из нефтяных эмиратов. Там она познакомилась с атташе посольства, человеком, на десять лет ее старше. Он взял ее на работу ассистентом и был добр к ней. Получив новое назначение – в Оттаву, – он просил ее поехать с ним уже его женой, и Мария приняла предложение. Ей было тогда двадцать лет. Они жили дружно, детей не было. А три года назад, на обратном пути из инспекционной поездки в Заполярье, самолет ее мужа попал в грозу и разбился. Никто не выжил.

С тех пор Мария оставалась одна. Она уволилась с работы в государственном архиве и могла ехать куда угодно. Канада ей нравилась, поскольку здесь она не сталкивалась с тупым национализмом и зазнайством, на которые насмотрелась в других странах. Она решила, что останется тут.

Только теперь, внимая ее рассказу, я понял, что всякий раз, вспоминая Марию, представлял себе, как она где-то далеко страдает по мне, а на самом деле она вполне славно обустраивала свою жизнь. Пока она говорила, я уделял не меньше внимания ее лицу, чем словам, и различал черты прежней Марии – легкий изгиб губ, нежные раковины ушей, серьезный взгляд. Я припоминал наши первые опыты на берегу и мне не терпелось узнать, часто ли вспоминала их Мария.

– Но как ты оказалась здесь? Зачем ты приехала в Камберлоо? – спросил я. – К кому-нибудь в гости?

– Я тут живу, – ответила она. – В прошлом году я построила здесь себе дом. – Ее муж, сказала она, всегда хотел поселиться в этих местах на пенсии. Ему нравился этот фермерский район, ощущение постоянства и обустроенности, а также сравнительно мягкий климат.

– А твои родители? Как они поживают? – Миссис Хебблтуэйт меня мало интересовала, но я хотел расспросить о докторе, который всегда был добр ко мне.

– Оба умерли восемь лет назад, – ответила Мария. – Их отправили на Малые Малуки. Отец был уже стар для тропического климата. Оба подхватили какую-то желудочную инфекцию и умерли через несколько дней.

– Как жаль, – отозвался я.

– Но ты-то, Эндрю? Она уже несколько раз поглядывала на мою затянутую в перчатку руку. – Что ты делал все эти годы? Как ты попал в Камберлоо?

Ее рассказ о прошедших годах был достаточно краток, но я предложил в ответ еще более сжатую и отредактированную версию своей жизни. Когда я закончил, мы остались сидеть бок о бок в переплетающихся тенях под деревьями, не желая расходиться и возвращаться под яркие лучи солнца.

После этой первой встречи в парке мы с Марией не хотели расставаться. Мы договорились в тот же вечер встретиться за ужином у «Вагнера», и я приехал заранее. Поскольку был вторник, в ресторане почти не шумели. Поджидая Марию, я выпил бокал вина.

Она появилась в черном платье с жемчугами и выглядела великолепно. Казалось, и она рада меня видеть. Наши пальцы сплелись на столе, какое-то время мы сидели и, понемногу отпивая вино, дополняли свои жизнеописания пропущенными подробностями.

– Почему твоя мать невзлюбила меня? – спросил я.

– Во время шторма, пока мы сидели взаперти в «Бастионе», она видела, как я помахала тебе. – Мария улыбалась – по крайней мере, глаза ее улыбались. – Помнишь, мы уговорились махать друг другу в три часа дня? Она спросила, чем это мы занимались в предыдущие дни на берегу.

– И ты ей сказала?

– Я не хотела, но пришлось, – призналась она. – Меня никогда не учили лгать.

И я поверил ей. Поверил всем сердцем.

– Но помимо этого мама всегда была суеверной. На острове существовала легенда о чужаке, который явится в город и принесет несчастье. Она подозревала, что этот чужак – ты. – Мария улыбнулась, и мне стало легче.

– А твой отец? – продолжал я. – Он тоже сердился на меня?