Рассказы о животных - Симеон Янев

птица дрогнула, на воде взметнулись фонтан брызг, белый снег на берегу покрылся россыпью черных дробинок. Но, странное дело, птица была по-прежнему спокойно неподвижна. Она не захлопала крыльями, не перевернулась на спину, не нырнула в воду, спасаясь от смерти, как поступила бы всякая раненая водяная птица. Только медленно, самую малость повернулась в мою сторону и опять застыла круглым комком.

В недоумении я направился к ней, держа палец на спуске.

Я был не просто изумлен, я был в смятении, будто увидел бесплотный призрак — неуязвимый, неподвластный законам жизни и смерти.

Подойдя ближе, я разглядел, что в озерке плавает не утка, а водяная курочка — лысуха. На ее густом темно-пепельном оперенье не было видно ни единой капельки кровь.

Лысуха не шевелилась. Она, казалось, оцепенела в слегка изумленном созерцании, в какое впадают низшие существа, когда им ниоткуда не грозит опасность. Мое присутствием не произвело на нее ни малейшего впечатления, я для нее как будто и не существовал, хотя стоял у самого озерка и нас разделяло не более двух шагов.

Маленькая изящная, головка с блестящим черным опереньем, на котором выделялся белый щиток, была вытянута вперед, взгляд птицы, скользнув поверх белой равнины, уперся в невидимую точку за горизонтом. Птица казалась поглощенной чем-то своим, важным, властно и неотразимо приковавшим ее к себе. Ледяным спокойствием, полной отрешенностью веяло от этого маленького существа, мирно покачивавшегося на воде.

Представь, что тебе довелось увидеть издали эту невероятную картину: охотник и дикая птица — лицом к лицу, человек — удивленный, недоумевающий; дичь — полная равнодушия к присутствию своего злейшего врага; и все это на фоне безмятежной белой шири, где после вьюги воцарились мир и тишина. Пожалуй, ты бы уверовал, что на земле свершилось великое чудо, одно из тех, которые обещают евангельские легенды.

Прошло несколько мгновений, и я почувствовал, что не в силах больше устоять перед этой загадкой. Мне захотелось крикнуть, взмахнуть рукой, схватить это крохотное черное создание, нисколько не боявшееся меня, в спокойствии которого было столько величия.

Когда я уже ступил было в воду, птица вдруг встрепенулась. Ее длинная шейка изогнулась, головка слегка откинулась назад, по тельцу пробежала дрожь. Казалось, она пыталась удержать последнюю искру жизни, что еще теплилась в ее груди. Потом, медленно подплыв к кромке льда, вытянула шею и ткнулась в холодную твердь перламутрово-белым клювом. Судорожно, через силу вдавливала она клюв в лед, словно пыталась унять боль. И вдруг тельце ее обмякло, черные глаза подернулись пеленой. Птица перевернулась на спину. Она была мертва.

Только тогда я понял, какая сила заставила это создание пересилить страх. Рана ее была смертельной. Почуяв смерть, птица застыла, поглощенная приближением роковой минуты. Ей было не до меня, она готовилась встретить свой конец… Возможно, в эти мгновения ее душа была охвачена скорбью, которую испытывает все живое на пороге смерти.

Долго стоял я в задумчивости, не отрывая глаз от мертвой птицы.

А когда перевел взгляд на белую цепь гор, на равнину, исполненную благостного покоя, в голове мелькнула мысль, что крохотная жизнь, погубленная мной, не исчезла бесследно: незаметной каплей влилась она в океан великой и вечной силы созидания жизни… И я понял, почему мы, люди, видим в смерти некую красоту и даже уповаем на нее. В круговороте жизни и смерти, в вечном возвращении, о котором твердят философы и религии, разум человека открывал бессмертное начало жизни и черпал силу духа…

Перед тем как уйти, я вытащил мертвую птицу из воды и положил на снег, движимый желанием сохранить ее нетленную красоту.

Вот о чем я хотел рассказать тебе в тот погожий осенний день. Ты охотник и не станешь упрекать меня за бессмысленно погубленную птицу. Животные созданы для того, чтобы человек мог проявить свое великодушие, а когда он знает, что такое смерть, вера в бессмертное начало жизни останавливает его руку, наполняя душу просветлением и любовью.

Перевод В. Поляновой.

ВЕСЕННИЕ СТРАСТИ

1

Притаившийся в прибрежных кустах ракитника селезень, казалось, спал.

Темно-зеленая, с бронзовым отливом голова его, золотившаяся под теплыми лучами апрельского солнца, была наполовину засунута пол крыло. Но маленький глазок, черный, как булавочная головка, зорко следил оттуда за всем вокруг.

Селезень незаметно поворачивал голову, и взгляд его то скользил по светлому, ясному небу, залитому весенним солнцем, в лучах которого сияли легкие белые облачка, то опускался на реку, где недалеко от берега беспечно резвилась в прозрачной воде утка — над серебристой поверхностью то и дело вставал лишь ее короткий острый светло-коричневый хвост.

В мелких волнах, убегавших к берегу, дробилась нежно-алая окраска ее лапок, а когда она плыла, вода разбиваясь на струйки, повторяла ритмичное покачивание ее длинной шеи. Утка знала, что самец охраняет ее, и как будто спокойно предавалась поискам пищи.

Но это спокойствие было лишь внешним: в сером плоском своем брюшке она чувствовала тяжесть яйца, которая напоминала ей, что пора возвращаться в гнездо.

Делая вид, что увлеченно ныряет, утка попыталась улизнуть от своего ревнивого сожителя.

Она незаметно уплывала все дальше по течению, не откликаясь на тихие, полные нежности призывы: «Кря-а! Кря-а!», и, выбрав минуту, когда селезень отвернулся, юркнула в густой прибрежный камыш. Потом боязливо оглядела заливной луг, покрытый молодой светло-зеленой травкой, по которой ей предстояло проковылять, покачивая отяжелевшим телом, и дымящееся паровое поле, где над белыми тушами волов-размахивали погонялками пахари.

Утка напрягала все свое чутье дикой птицы, охваченной жаждой материнства, стремясь уберечь гнездо от гнева любовника, который побил бы все яйца, сумей он их обнаружить.

Теперь ей нужно было пробежать по лугу, бесшумно подняться в воздух и, прижимаясь к самому ракитнику, таясь от неусыпного ока селезня, перелететь на заросший густым камышом островок.

Там находилось ее гнездо, свитое из сухих водорослей и выстеленное пухом, нащипанным из собственной грудки. Пухом же были прикрыты и четыре снесенных раньше зеленоватых яйца.

Но не успела утка достичь и середины луга, как позади нее показался селезень. Он сердито крякал, растревоженный ее долгим отсутствием, и утка поспешила притвориться, что пришла сюда пощипать молодую травку. Но селезня обманывали так уж не раз, и он, раскусив уловку, дал волю своему ревнивому гневу. Ухватив утку за шею, он стал яростно топтать ее и щипать так, что летели перья. А после погнал ее впереди себя, словно супруг, возвращающий жену-беглянку домой. Однако гнев его скоро прошел. Почувствовав в своем птичьем сердечке острый приступ страсти, разбуженный ревностью, он у самой