Кузьма Минин - Валентин Костылев

Поднялся, как всегда, невообразимый шум в Совете. Каждому хотелось вставить свое слово. Казань в тылу у Нижнего, близко, совсем рукой подать! Как можно допустить измену там? Говорил ведь Минин давно воеводам о Казани. И теперь – его правда. Опасность явная! Только глухие да слепые не слышат и не видят этого.

Пожарский потребовал тишины. К нему нижегородцы питали особое уважение. Почтительно умолкли.

– Граждане, – сказал он негромко, расстегнув ворот своей голубой шелковой рубахи, – пошлем в Казань бывалого мужа, Ивана Ивановича Биркина, да из духовного чина протопопа отца Савву, да несколько посадских человек и иереев.

Кузьма облегченно вздохнул. Его желание исполнилось. Но он сделал вид, что не вполне с этим согласен.

– Что мыслите, друзья и братья? – спросил Пожарский.

– Минин! Минин! Говори! – закричали ополченские начальники.

Кузьма поднялся с места, осмотрел всех исподлобья и сказал, подобно Пожарскому, тихо и неторопливо:

– Как же мы-то тут будем без Ивана Иваныча! Он уж очень нужный здесь… Обойдешься ли ты, Митрий Михайлыч, без него? Смотри сам!

Пожарский ответил громко:

– Обойдусь.

Кузьма пожал плечами:

– Что делать! От меня ни отказу, ни приказу. Маленький я человек; дело воеводское. Нам ли вмешиваться? Митрий Михалыч лучше нас знает. Конечно, праведные, крепкие люди и в посольстве велики, спорить не беду. А главное, как решит Совет… Его слово свято. Им управляет воля божья… Ивана Иваныча к тому же Казань хорошо знает и почитает. Так я думаю.

Со всех сторон понеслись дружные крики: «Биркина! Биркина!» Каждый, слушавший смиренную речь Кузьмы, почему-то решил, что Кузьма хочет услать именно Биркина.

Протопопа Савву выбрали также общим хором земских и духовных лиц.

Великое нижегородское посольство вскоре было отправлено в Казань.

Глухая полночь. Снежные улицы, с их домишками и растрепанными плетнями, утонули во мраке. На постоялом дворе в Суздале шел разговор:

– В Нижний я не поеду. Не уговаривай! Не поеду. Бог с ним!

– Не пойму я тебя! Чего ты упрямишься! Чует сердце, там твой отец!

– Будет! Не уговаривай!..

– Натальюшка!..

– Уймись, не время! До свету выезжать.

Ответом был тяжелый вздох.

Старушечий голос посоветовал идти в Кострому. Там безопаснее. И воевода там крепкий, не подпускает никаких врагов к городу, и богомольник, и красавец, праведник, чуть-чуть не святой – Иван Петрович Шереметев. Боярского рода человек А в Нижнем неспокойно. Мордва и воры одолели его. И смута там! Мужики зорят церкви. Колокола снимают. Мятеж невиданный!..

Пришедший на ночлег поздно ночью Роман Пахомов услыхал сквозь дремоту этот разговор, крикнул с печи сердито:

– Будет врать, старая карга! Дружнее нижегородцев и людей нет. Не мути православных!

– Нешто ты не спишь, батюшка? – удивленно спросила она.

– То-то и есть!.. Язык отсохнет, убогая!

Старуха начала оправдываться, божиться, Пахомов не слушал ее. Его одолевал сон.

Произнесенное в темноте имя «Наталья» подняло воспоминания. Но Пахомов постарался отогнать их от себя. Лучше не думать.

Тепло было под меховым охабнем, уютно. Забывались горести земные, забывалось все тяжелое, неприятное. Пахомов крепко уснул. И не слышал, как из той же избы, где он ночевал, в полумраке зимнего утра вышли на волю Халдей и Наталья. Они вскочили на коней, пойманных ими накануне в одном разоренном ворами селе, и поехали на север, к Костроме.

Наталья, упрямо отказывавшаяся ехать в Нижний, настояла на своем.

Она боялась… боялась самой себя, боялась «наказанья божьего»… Она внушила себе, что Константин ей послан богом, чтобы спасти ее, охранять ее от опасности… Как же можно бросить его?! Как же можно дать волю своему сердцу, когда сам бог на стороне ее нового друга?!

Халдей, поникнув головой, думал: «Почему она не хочет в Нижний? Известно, что Пожарский в Нижнем граде на Волге и готовится идти он на Москву с новым земским ополченьем. Слухом земля полнится. Разве утаишь такое дело? Наталья уверяет, что отец ее непременно в войске Пожарского. Он давно знаком с князем и тайно всегда стремился уйти из Москвы к нему на службу в Зарайск, и все-таки… она не хочет ехать в Нижний. Простая и добрая, теперь она почему-то краснеет, сердится; черные глаза ее становятся злыми».

Немало было пережито и плохого и хорошего за эти восемь месяцев. Немало опасностей преследовало их на дорогах. Везде смерть подстерегала людей, таясь в каждом овраге, под каждым кустом, в каждом переулке заброшенных жителями деревень!.. Однажды, скрываясь от польских всадников в дремучем лесу, Наталья наступила на змею, которая ужалила ее в ногу. Целых две недели девушка при смерти пролежала в лесу на постели из ветвей и травы.

Приходилось ухаживать за ней, как за малым ребенком. Эти две тревожные недели сблизили Халдея с Натальей так, как не могут сблизить годы. Выздоравливая, она с детской серьезностью признавалась: «Что было бы со мной, если бы тебя не случилось?!» И с благодарностью целовала его, как брата, как близкого, родного человека. Она привыкла к нему.

В огне сельских пожарищ, в диком вое степных ветров, среди постоянных опасностей родилась его любовь… Никогда ранее Константин не испытывал этого чувства. Никогда до этого времени не знал он, как велик и прекрасен мир.

Ловко, по-мужски, сидела на коне стрелецкая дочь.

Она ускоряла ход, выказывая беспокойство. Два раза даже оглянулась назад, словно опасаясь погони. А дело было просто: она увидела на постоялом дворе Романа.

Утро сумрачное; в безветренном воздухе кружатся редкие снежинки.

А там вдали, где земля сходится с небом, все еще висит густая темная мгла.

Вот уже целый месяц они бродят по суздальскому краю в поисках безопасного пристанища. Монастырь под Коломной, где им удалось несколько месяцев прожить спокойно, неожиданно подвергся нападению шайки сапежинцев. Счастье, что вовремя скрылись! Враги сровняли монастырь с землей, а обывателей, которые в нем прятались, почти всех перебили, не пощадив ни женщин, ни детей.

– О чем ты задумалась? – осторожно, с опаской спросил Константин, поравнявшись с девушкой.

Наташа вздрогнула. Обернулась. Истомленное скитанием бледное лицо ее разрумянилось; завитки волос, выбившиеся из-под платка, и ресницы, посеребренные инеем, сделали ее какой-то другой, загадочной… В черных глазах светилось недоумение:

– Ах, это ты, Константин? – сказала она облегченно вздохнув.

– Полно, Наташенька, полно тебе задумываться!.. Уж не хворь ли с тобой какая приключилась?

– Нет, не хворь… – тихо ответила она, снова отвернувшись. – Умереть мне хочется, Константин, вот что…