Терракотовая старуха - Елена Чижова

Яна стояла рядом, прислушиваясь.

«А вы, – он спросил, – если бы... меня?..» – «Да, – я ответила, – я бы все сделала. Что бы ни случилось, я бы вам помогла». – «Хорошо, – он сказал ровным голосом. – Это я запомню. Теперь отдыхайте. Спокойной ночи».

«Все ясно: твои сапоги текут, – она сует руку, озабоченно щупает мокрые стельки. – Что – всё? Что бы ты такое сделала?» – Яна – в своем репертуаре: сразу обо всем.

«Завтра. Заеду и куплю новые, – я поджала ноги. – Мы просто сидели в машине. Все время сидели в машине». Я думала, она спросит: с кем? Но Яна спросила: «И откуда в машине вода?» – «Натекла», – я пожала плечами. «Ясно, – она кивнула. – И что характерно, прямо в сапоги. Кстати, – Яна стояла лицом к плите, варила кофе, – твой Фридрих не объяснил, за что тебя могли схватить? И почему именно тебя? И если есть за что, почему он не дал тебе охрану? Кофе будешь?»

Я покачала головой.

«А зачем я варила?» – она застыла с туркой в руке.

«Знаешь, – обеими руками я держала пьяную голову, – иногда думаю... Почему так бывает: страшно, а я не боюсь? В этом... что-то звериное...» – «Почему звериное?» – «Ну, как там у вас: цепь питания... Это нормально. Глупо бояться нормы». – «Не говори ерунды! – она стукнула кофейной чашкой. – Звери очень боятся. Еще как! Если, конечно, успевают сообразить».

«Вот. А я... Знаешь, мне кажется, я уже не успеваю. Сообразить. А еще... – мой язык заплетался, – как будто все – понарошку. Такая игра. Работаем. Пашем. И Фридрих, и я, и все...» – я терла щеки слабыми пальцами.

«А как бы ты хотела? – Мне показалось, она говорит слишком громко. – Это – капитализм. Чтобы добиться успеха, надо работать как лошадь...» – «Не знаю... Конечно. Но это – что-то другое. Как в компьютере. Разные уровни. У нас играют охранники. На первом уровне всё кажется просто. А потом быстрее и быстрее...»

«Как змейки?» – «Да... А ты откуда знаешь? Ты что, играла?» – «В школе, – она ответила и отвела глаза. – Спонсоры. Подарили две штуки».

Наш разговор случился под утро. Я выпила и очень устала. Иначе я бы прислушалась и пригляделась. Во всяком случае, обратила внимание. Сообразила, что с чем связано. Но я снова все пропустила: уже во второй раз.

Спешила рассказать ей о главном: таможенник обо всем догадался. Раскусил мою схему. Но обещал не мешать. Она слушала серьезно и внимательно. Сидела напротив, кивая головой. Когда я закончила, дернула плечом: «Все ясно. Видит, люди приличные. Хочет войти в долю. Все остальное – лирика», – в отличие от меня, она рассуждала трезво.

«Не знаю... Мне показалось... Все-таки не взял диван...»

«Да потому, что дивана мало. Он что – дурак? Был бы дурак – не пошел бы в таможню. А вообще не бери в голову. Расскажи своему Фридриху. Пусть решает. Точно не будешь кофе?.. – Яна зевнула. – Подумаешь, прагматик... А что? Нормальное слово. Короче: завтра же купи сапоги».

«Стойте!»

Мой водитель прижался к обочине. Не глуша мотора, переспросил: «Здесь?»

Теперь я могла себе их позволить: не сыр, не мясо, не жалкую сторублевую бутылку. Мой поезд миновал эти станции, проскочил на полном ходу.

Стеклянная дверь; витрина, забранная решетками.

Стеклянный, оловянный, деревянный... Но: кованый, жеваный.

Собираясь с духом, я бормотала школьное правило. За порогом стоял охранник, похожий на гору мяса. Гора свела брови на переносице: «Здравствуйте. Проходите, пожалуйста».

Покупателей приказано приветствовать. Приказы он привык выполнять.

Продавщицы, на ходу напяливая радушные улыбки, спешили навстречу. Улыбки маскировали сомнение: покупательница могла оказаться случайной теткой. Просто забрела с улицы, за душой – жеваные рубли.

Я иду вдоль полок, смотрю оловянными глазами.

Справа – осенние, слева – зимние. Финское качество, натуральные подметки. Особое внимание я обращаю на поры, словно сапоги – моя будущая кожа. На дорогой коже поры не должны быть заметны.

«Вы ищете весенние?»

Девушка-продавщица деликатно подходит ближе. Не то помогает, не то караулит.

Я затрудняюсь с ответом. В наше время мы знали только зимние и осенние.

«Да. Весенние», – отвечаю кованым голосом.

В моем случае до осени загадывать глупо. Если Фридрих боится, значит, у него есть основания. Я тоже боюсь. Только не смерти, а боли. Боли боится всякое животное.

«Позвольте, я помогу».

Взявшись холеными пальчиками, продавщица стягивает с меня стоптанные. Давно, теперь уже сто лет назад, они лежали в коробке, как в гробике, источая дивный райский запах. Коробка, нарядная, как невеста, стояла на кухонном столе. Изнутри ее выложили белой бумагой, похожей на фату.

Девственные времена кончились...

«Будьте добры, пройдитесь... Не жмет?» – девушкапродавщица интересуется участливо.

Старые сапоги ежатся, как прошлая жизнь. У меня есть деньги, чтобы заплатить за новую. Я иду по ковру, притопываю каблуками. С сапогами – вечная история. Потом они, конечно, разносятся, постепенно...

Цену она называет вполголоса. Я щелкаю металлическими застежками, вынимаю пухлый конверт. В сущности, это смешная цена. За новую жизнь, за красоту, которая спасает мир. Раньше ее мерили слезами младенцев.

«А старые? В коробку?»

Стоптанные сапоги не хоронят в подвенечном уборе.

«В помойку».

Девушка-кассирша пересчитывает купюры. По нынешним временам – целое состояние.

Я иду к машине, стараясь не прихрамывать. Водитель заводит мотор.

День-ночь-день-ночь – мы идем по городу,

день-ночь-день-ночь – по тому же городу.

Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог.

Наш город захватили прагматики. Откинувшись на заднем сиденье, я оглаживаю кожаные голенища. Я – другое животное. Не то, что остальные. Те, что бредут по захваченному городу в старых стоптанных сапогах.

* * *

В восемь на Парнасе подают ужин. Вечерняя смена идет в столовую. Надо спуститься вниз. Предупредить водителя: на сегодня дела закончены, мы едем вслед за развозкой.

«Ой! А я как раз... Звоню, звоню... – секретарша директора бежит навстречу. – Вас разыскивал Евгений Фридрихович. Просил зайти через час. Хотите, сварю вам кофе».

Где час, там и два. Похоже, снова зависаю до ночи.

«Что там на ужин?»

«Ну... – она улыбается смущенно. – Как всегда».

Не всегда, а третью неделю. По случаю Фридриху достались мороженые сайгачьи туши. Их хранят в холодильниках – на задворках столовой оборудовано специальное помещение. Камеры выше человеческого роста: мороженые туши входят целиком. Фридрих ест и нахваливает: сайгачина – деликатес. По мне, ничего особенного. К тому же – слишком жестко.