Черчилль без лжи. За что его ненавидят - Борис Бейли

День Черчилль начинал с плотного завтрака, причем предпочитал принимать пищу в гордом одиночестве. Уинстон был убежден, что такого испытания, как совместные завтраки, не сможет выдержать ни один семейный союз: «Мы с женой два или три раза за 40 лет брака пробовали завтракать вместе, но это оказалось невыносимо, и пришлось это прекратить». Меню завтрака, который Черчиллю часто подавали в постель, обычно состояло из дыни, омлета или яичницы с беконом, отбивной котлеты или ножки цыпленка, тостов с джемом и кофе с молоком.

К обеду, главной трапезе дня, британский премьер относился куда серьезнее. Достойным он считал такой обед, когда сначала можно было вкусно поесть, а затем со вкусом обсудить съеденное, а «после того, как хорошая еда будет всесторонне разобрана, надо просто поговорить на приятную тему. Главное условие – беседу должен вести я». Обед состоял из супа по-савойски и устриц, затем следовали закуски, а после них филе камбалы, завернутое в копченую лососину, с гарниром из креветок под чесночным соусом. Далее шло жаркое из оленины, фаршированное паштетом из гусиной печенки, под соусом из трюфелей. И наконец, сыр «Стилтон», пирожное или мороженое и кофе с бренди и с кувшинчиком сливок. За обедом Черчилль мог также отведать традиционные английские блюда – дичь, ростбиф и йоркширский пудинг, хотя больше предпочитал французскую кухню. Кроме того, он любил сырые устрицы и дрожжевую пасту Petite Marmite. Летом 1915 года он писал брату с фермы Хо Джек, что здесь есть все, что требуется для нормальной жизни: «Горячая ванна, холодное шампанское, свежий горошек и старый коньяк». Больше всего Черчилль любил шампанское «Pol Roger». А еще он с удовольствием пил портвейн, коньяк и бренди и виски. На ужин Уинстон лишь пил консоме – крепкий бульон из мяса или дичи, а перед отходом ко сну он съедал несколько сэндвичей, запивая их все тем же шампанским.

За обедом разговоры обычно велись вокруг актуальных политических проблем, причем говорил главным образом сам Черчилль. Когда однажды сын Рэндольф, по его мнению, говорил слишком долго, отец попробовал его прервать словами: «Не перебивай меня, когда я пытаюсь перебить тебя».

Болтливость Черчилля вошла в поговорку. Его супруга советовала друзьям и коллегам премьера: «Все, что хотите сказать, давайте ему в письменном виде. Он совершенно не слушает или не хочет слушать, когда думает о чем-то своем. Зато Уинстон всегда рассмотрит все, что написано на бумаге».

В июне 1953 года у Черчилля случился инсульт. Левая сторона тела оказалась парализована, а речь затруднена. Через несколько недель после удара секретарь кабинета лорд Норманбрук навестил Черчилля. Он вспоминал: «Джон Колвилл и я обедали с премьером, который сидел в инвалидной коляске. После обеда Уинстон заявил: «А теперь я хочу самостоятельно встать на ноги».

Мы стали его отговаривать, но Уинстон не хотел нас слушать. Он продолжал повторять: «Я хочу встать и сделаю это!»

Осознав, что переубедить премьера не удастся, мы решили встать позади коляски, чтобы подхватить его в случае падения. Заметив это, он замахнулся на нас тростью и резко произнес: «Отойдите подальше, я хочу встать самостоятельно!»

Затем он спустил ноги на пол, схватил ручки коляски и огромным усилием, так что даже капли пота выступили на его лбу, поднял себя. Продемонстрировав нам, что он в состоянии сделать это, Уинстон сел обратно в коляску, улыбнулся и закурил сигару». Обладая огромной жизненной силой и силой воли, Черчилль сумел оправиться от удара и уже в октябре выступал перед публикой. А 30 ноября с размахом отметил свое 80-летие. Накануне этого юбилея Уинстон признался Чарльзу Уилсону: «Жизнь больше не кажется мне интересной и привлекательной. В ней уже не осталось ничего веселого. Люди либо низменны, либо слишком глупы, чтобы совладать с новыми вызовами современного мира». В тот момент Уинстон понял, что ему пора уходить с политической арены. 10 декабря 1953 года ему присвоена Нобелевская премия по литературе, прежде всего за его шеститомные военные мемуары, причем шведские академики предпочли его Эрнесту Хемингуэю.

Не правы те, кто утверждает, будто во время своего второго премьерского срока Черчилль был слишком дряхл физически, чтобы адекватно исполнять свои обязанности. Как справедливо отмечает британский историк Генри Пеллинг, пока Черчилль был хозяином резиденции на Даунинг-стрит, именно он «приводил в движение правительство», а его «тщательно продуманные речи определяли политический курс». В одном из своих выступлений в Палате общин в качестве премьера Черчилль заявил: «Быть может, наступит день, когда восторжествуют терпимость и любовь к ближнему, справедливость и свобода, – тогда страждущие ныне поколения обретут покой, преодолев и избавившись от всех несчастий, омрачающих наше существование. А до тех пор не сдавайтесь, не поддавайтесь унынию и никогда не отчаивайтесь!»

Когда в апреле 1955 года Черчилль решил уйти на покой и подал в отставку, королева предложила ему герцогский титул. Уинстон рассказывал своему секретарю Джону Колвиллу: «Знаешь, во время моего разговора с королевой Елизаветой случилось невероятное. Она предложила мне стать герцогом.

«И что же вы ответили?» – поинтересовался секретарь.

«Я уже готов был согласиться. Меня так тронули ее красота, обаяние и доброта, что сначала я решил принять это предложение. Но затем я понял, что должен умереть с именем, данным мне при рождении, – Уинстоном Черчиллем».

Во время Ялтинской (вариант: Тегеранской) конференции в феврале 1945 года Сталин угостил Черчилля армянским коньяком. Якобы после этого Черчилль ежедневно выпивал по бутылке пятидесятиградусного коньяка «Двин», который Сталин ему ежемесячно присылал по ящику. Однажды, в 1951 году, он обнаружил, что коньяк утратил прежний вкус, Черчилль пожаловался Сталину. Оказалось, что главный технолог Ереванского коньячного завода Маркар Седракян, который занимался купажом «Двина», был сослан в Сибирь. Его вернули, восстановили в партии. И Черчилль вновь был удовлетворен качеством коньяка. А Седракян 20 лет спустя, в 1971 году, получил звание Героя Советского Союза.

Есть еще один вариант этой легенды. На Тегеранской конференции британскому премьеру подарили два ящика армянского коньяка «Двин». На целый год Черчилль почему-то забыл о подарке, но однажды, возвратившись в неурочное время на Даунинг-стрит, застал своего мажордома с сигарой и бокалом неизвестного напитка, который и оказался «Двином». Узнав, что этот коньяк прекрасно сочетается с его любимыми сигарами, Черчилль уже на Ялтинской конференции сказал об этом Сталину и в дальнейшем до самой смерти получал по ящику «Двина» в месяц.

В этой легенде верно только то, что в СССР Черчилль действительно попробовал армянский коньяк «Двин», что его действительно разработал главный технолог Ереванского коньячного завода Маркар Седракян. Никаких данных, что он был сослан в Сибирь, нет, зато в справочниках утверждается, что Седракян был бессменным главным технологом Ереванского коньячного завода с 1948 года до самой своей смерти в 1973 году. Следовательно, в 1951 году его никто не ссылал. Более того, получается, что в период как Тегеранской, так и Ялтинской конференций Седракян главным технологом не был, что, однако, не мешало высоким вкусовым качествам «Двина». И уж совсем нелогично, почему в Тегеране (а З.В. Зарубина вспоминала, что ящик армянского коньяка Черчилль получил именно в Тегеране) Черчилль достоинств коньяка не оценил, а год спустя, вдохновленный примером собственного мажордома, понял, какой замечательный напиток этот «Двин». Получается также, что в Тегеране ему почему-то запрещали курить его любимые сигары, и только опыт слуги убедил его, что армянский коньяк очень неплохо идет с кубинскими сигарами. Замечу, что поскольку «Двин» начал производиться только в 1945 году, Черчилль мог попробовать его только в Ялте, но никак не в Тегеране. Поэтому история с пьяницей-мажордомом – явная фантастика. Но фантастикой является и вся легенда с Черчиллем и армянским коньяком. Очень трудно поверить, что Сталин продолжал регулярно посылать коньяк Черчиллю после Фултонской речи. И уж тем более непонятно, зачем надо было делать это сталинским преемникам.