Спиридион - Жорж Санд

– Что я слышу? – вскричал я. – Расстаться с вами? Возвратиться в мир? И это говорите вы, именующий себя моим другом? Вы даете мне подобный совет?

– Ты видишь сам, – отвечал он, – с нами все кончено. Скажем честно: Спиридион был последним монахом. О несчастный наставник! – воскликнул Алексей, подняв очи к небу. – Ты тоже много страдал, и страдания твои остались неведомы людям. Но Господь простил твои возвышенные заблуждения и в последние земные мгновения даровал тебе пророческий дар, утешивший тебя в твоих горестях; ибо, прозрев в грядущем стремление рода людского к идеалу, великое твое сердце не могло не забыть о собственных страданиях. То же случилось и со мной. Хотя ты посвятил жизнь свою исключительно штудиям богословским, а я изучил науки самые разнообразные, оба мы пришли к одному и тому же выводу: прошлое кончилось и не должно ему стоять на пути у будущего; в падении нашем столько же пользы, сколько в нашем существовании; не следует ни отрекаться от первого, ни проклинать второе. О Спиридион! В монастырской сени, в святилище своих дум ты превзошел своего учителя: ибо Боссюэ умер с криком отчаяния на устах, умер, думая, что Вселенная рушится, а ты упокоился с миром, исполненный Божественной надежды на грядущие судьбы рода человеческого. Да, Спиридион, ты мне дороже, чем Боссюэ, ибо ты не стал проклинать свой век, ты великодушно отрекся от длинной череды иллюзий – почтенных сомнений, возвышенных усилий души, пылающей страстью к совершенству. Будь же благословен, будь восславлен: Царство Небесное принадлежит тем, кто велик умом и прост сердцем».

Сказав это, он благословил меня возложением рук, а затем, сделав усилие, чтобы встать с постели, произнес:

– Ну что же, ты и сам знаешь, что час настал.

– Какой час, – удивился я, – и что намерены вы предпринять? Слова эти нынче ночью уже поразили мой слух, но я полагал, что их не слышал никто, кроме меня. Скажите же мне, учитель, что они значат?

– Я также слышал эти слова, – отвечал он, – ибо в то время, когда ты извлекал рукопись из гроба нашего учителя, я вел с ним здесь, в келье, долгую беседу.

– Вы видели его?

– Я никогда не видел его ночью, взору моему он являлся только днем, в сиянии солнца. Мне никогда не дано было видеть и слышать его одновременно: он приходит ко мне днем, а говорит со мною ночами. Нынче ночью он объяснил мне смысл тех слов, которые мы только что прочли, и не только их; приказывая тебе достать рукопись из гроба, он пекся лишь о твоей душе: он желал, чтобы никогда больше сомнение касательно того, что люди нашего века назвали бы выдумками и бредом, не посещало ее.

– Небесный бред этот заставил бы меня возненавидеть разум, сумей этот последний изгладить память о первом из моей души! Но не бойтесь, отец мой, эти священные восторги запомнятся мне навечно!

– Теперь пойдем! – сказал Алексей и, внезапно распрямив свою дряхлую спину, с юношеским проворством и легкостью решительно двинулся к двери кельи.

– Как! Вы ходите! Неужели вы поправились? – спросил я. – Ведь это чудо!

– Единственное чудо – это наша воля, а дарует ее нам Небо, – отвечал Алексей. – Иди за мной, я хочу снова увидеть солнце, пальмы, стены монастыря, могилу Спиридиона и Фульгенция; ребяческая радость владеет мною, душа моя ликует. Я должен поцеловать землю, рождающую страдания и надежды, землю, не напрасно политую нашими слезами, землю, где, устав от тягот, мы недаром преклоняли колени для молитвы.

Мы спустились вниз и направились было в сад; однако, проходя мимо трапезной, где как раз собрались все монахи, Алексей на мгновение остановился и бросил на них сочувственный взгляд.

Видя перед собою человека, которого они почитали стоящим одной ногой в могиле, монахи пришли в ужас, а один из послушников, прислуживавший им и потому находившийся у самой двери, прошептал:

– Мертвые воскресают – дурное предзнаменование.

– Да, без сомнения, – подтвердил Алексей, внезапно по какому-то наитию решившийся войти в трапезную. – Предзнаменования дурны; вас ждут великие бедствия.

Он говорил громко, с юношеским пылом, и глаза его горели огнем вдохновения:

– Братья, встаньте из-за стола, бросьте хлеб, который вы едите, раздерите ваши сутаны, оставьте этот дом, уже сотрясаемый грозой, – а иначе готовьтесь к смерти!

Монахи, устрашенные и подавленные, суетливо вскочили, словно ожидая чуда. Настоятель приказал им сесть.

– Разве вы не видите, – спросил он, – что этот старец бредит? Анжель, отведите его назад в келью, уложите в постель и не позволяйте ему вставать! Я приказываю вам сделать это.

– Брат, ты больше не вправе никому ничего приказывать, – отвечал Алексей спокойно и твердо. – Ты больше не начальник, ты больше не монах, ты никто. Говорю тебе: пора бежать; настал час – и твой, и наш.

Монахи вновь засуетились. Донасьен опять успокоил их и, боясь скандала, сказал:

– Сидите спокойно, а он пусть говорит; вы сами убедитесь, что речи его – горячечный бред.

– О монахи! – отозвался Алексей со вздохом. – Если кому горячка и помутила разум, так это вам самим, – вам, прежде предмету поклонения, ныне же – предмету ненависти; вам, из чьих рядов вышло столько ученых и пророков, коих Церковь подвергла гонениям и отправила на костер, вам, кои постигли дух Евангелия и мужественно попытались хранить ему верность! О последователи вечного Евангелия, духовные отцы великого Амори Шартрского, Давида из Динана, Петра Вальда, Сегарелли, Дульчино, Эона де л'Этуаля, Петра из Брюи, Лолларда, Виклифа, Яна Гуса, Иеронима Пражского, наконец, Лютера! О монахи, постигшие, что такое равенство, братство, товарищество, милосердие и свобода, монахи, провозгласившие вечные истины, объяснить и осуществить которые предстоит потомкам, – о монахи, нынче вы не рождаете и не производите ровно ничего и ровно ничего не способны понять! Много лет прятались вы в складках плаща святого Петра, однако Петр не может больше вас защищать; много лет искали вы покровительства пап, много лет изъявляли покорство князьям, однако сильные мира сего больше не способны вам помочь. Близится царствие вечного Евангелия, но не вы следуете ему; вы не желаете возглавить восставшие народы и свергнуть иго тиранов, а потому будете истреблены как оплот тирании. Бегите, говорю, вам остался ровно час, а может быть, и того меньше! Раздерите ваши одежды, спрячьтесь в лесной чащобе и в горных пещерах, хоругвь Христа истинного веет в воздухе, и уже пала на вас ее тень.

– Он пророчествует! – вскричали одни монахи, бледные, объятые трепетом.

– Он богохульствует, он святотатствует! – возопили другие, объятые гневом.

– Уведите его, посадите его под замок! – воскликнул настоятель, дрожа от ярости.

Никто, однако, не дерзнул поднять руку на Алексея. Казалось, невидимый ангел защищает его.

Покинув трапезную, он взял меня за руку, ибо полагал, что я иду слишком медленно, и повлек в сад, к пальмам. Некоторое время он наслаждался зрелищем моря и гор, а затем, повернувшись к северу, сказал: