Искусство умирать - Сергей Герасимов

Информация.

Первые два тысячелетия новой эры были тысячелетиями сплошных праздников.

Люди праздновали практически все: свое рождение, рождение родственников и друзей, рождение вождей и правителей, свадьбы, годовщины свадеб, смерть и годовщины смерти. Праздновали всякие семидневки, сорокадневки, полугодия, пятидесятилетия и множество подобной чепухи. Люди много воевали и особенно усердно праздновали годовщины побед или поражений. Каждый город имел собственный день, который тоже праздновал. Каждая профессия имела свой праздник, а профессий было множество. Каждый святой имел свой праздник, а святых было так много, что на каждый день в году приходилось несколько. На праздники люди обычно хорошо одевались, много ели, много пили, напивались и орали песни. Так им нравилось.

Уже в двадцатом веке было доказано, что все праздники, абсолютно все, не имеют смысла, а есть лишь остатки примитивных древнечеловеческих ритуалов. Но еще некоторое время люди продолжали эти ритуалы творить.

С исчезновением церкви пропало огромное количество церковных праздников: довольно быстро перестали праздноваться смерть, свадьба, крещение, рождение и прочее. Правда, привычка отмечать дни рождения продержалась немного дольше. Еще дольше продержались государственные праздники, они официально существовали до самого конца двадцать первого. К этому времени от них осталось одно название.

Люди стали гораздо рациональнее и поняли, что всякие ритуалы им ни к чему.

Постепенно праздничные ритуалы упрощались и растворялись в повседневных заботах. Исчез обычай особенно одеваться, протом пропал обычай много есть и пить, после перестали приглашать гостей. Дольше всего продержался ритуальный отдых. Даже государство назначало в особые дни ритуальные выходные. Потом государство поняло, что поступает себе во вред и от праздников осталось одно воспоминание. Но некоторые люди помнили и праздновали свои дни рождения до сих пор, а были такие, которые праздновли даже Новый Год. Но празднование Нового Года уже считалось странностью и таких людей принудительно лечили. Празднование же дня рождения было просто забытым обычаем. Если Орвелл хочет чтобы семнадцатое августа было особенным днем, пускай.

Генерал Швассман также родился семнадцатого августа. Но он не праздвал этот день, как не праздновал и никакой другой. Праздновать что-либо было для него таким же диким поступком, как взобраться на дерево в голом виде, по примеру обезьян. Генерал Швассман был современным человеком.

На этот день он планировал много мероприятий. Например, время с пятнадцати до пятнадцати тридцати он планировал провести на террритории инкубатора, где воспитывались его младшие девочки. Младшим девочкам было около трех лет. Старшим шел девятый.

Он подъехал к длинному зданию районного инкубатора номер двести семдесят три дробь двенадцать и, выходя из машины, вспомнил, что чего-то не учел. А если учел, то неверно. Сидя в стеклянной комнате, из которой был виден весь пустой двор инкубатора, он довольно рассеяно смотрел на девочек и пытался вспомнить где же он допустил ошибку. Девяносто восемь девочек гуляли по двору кругами, взявшись за руки, а девяносто девятая стояла посреди двора и плакала, потому что не нашла себе пары. Все девяновто девять были совершенно одинаково одеты, имели совершенно одинаковые лица и совершенно одинаковые выражения лиц (кроме одного лица). Лица были спокойны, плач девяносто девятой никого не отвлекал от процедуры гуляния. Процедура совершалась равномерно. Это будут достойные матери нового поколения, – подумал Швассман, – но почему же одна плачет? Не слишком ли сильна эмоция?

Он связался с дежурным педагогом. Педагоги менялись каждую неделю, чтобы не взрастить в ребенке чувства ненужной привязанности.

– Что вы скажете о номере шестьдесят два? – спросил он.

Номером шестьдесят два была плачущая девочка. Номера были пришиты сзади на платьицах и слегка вылиняли от дождей и стирок.

– Нормальная реакция, – ответил педагог.

– Ничего нормального не вижу. Ей уже три года, а она еще не отвыкла плакать. Я в ее возрасте… – и он попытался вспомнить, кем он был в ее возрасте, но ничего, кроме теперишнего себя, не вспоминалось.

– Хорошо, мы ее исследуем, – согласился педагог.

Из ста одной девочки осталось всего девяносто девять. Дело в том, что ради точности эксперимента каждый год одна из девочек бралась для исследования. Ее разрезали и всесторонне исследовали; особенно внимательно проверяли мозг – каждый срез рассматривался под микроскопом и разбирался чуть ли не на молекулы.

Такие исследования предполагалось продолжать в течение пятнадцати лет – взрослыми станут только восемьдесят шесть из ста одной. Плачущая девочка будет третьей, вычтеной из общего числа, как аномальная.

Плачущая девочка взглянула, не переставая рыдать, на стеклянную кабинку, куда вошел неизвестный ей человек. Номер шестьдесят два имела прекрасную память и она помнила, что видела этого человека уже трижды, не считая сегодняшнего дня.

Однажды она слышала, как человека называли «генерал». Сейчас этот человек разговаривал по телефону. Очень противный человек.

Прогулка закончилась. Позвенел сигнал. Девочки, взявшись за руки, вошли в двери и разошлись по ячейкам. К номеру шестьдесят второму подошли дежурный педагог и женщина во врачебном халате. Женщина связала ей руки веревочкой и дала конец веревочки педагогу. Сама женщина пошла сзади, чтобы пресечь попытки побега.

– Не хочу! – сказала номер шестьдесят второй и надула губки, собираясь снова заплакать.

– Это твой долг, – ответила женщина во врачебном халате.

Номер шестьдесят второй молча согласилась и пошла на веревочке за педагогом.

Генерал Швассман, садясь а автомобиль, снова подумал о возможной ошибке, но так ничего важного и не вспомнил.

Женщину, которая отказалась лететь на Отважном4, звали Еленой. Она вышла из кабинета и увидела удаляющиеся вдоль длинного коридора спины товарищей по экипажу. Товарищей – это слишком сильное слово. Просто коллег. Или сообщников.

Ведь так, кажется, называют тех, кто замышляет убийство?

Елена пошла за ними. Вначале медленно, потом ускоряя шаг.

– Эй, подождите!

Один из них обернулся и все трое замедлили шаг, не останавливаясь.

– Не могли меня подождать?

И она заговорила о чем-то, что касалось полета.

Они шли недолго. Лаборатория располагалась тут же, на территории инкубатора. Здесь же были камеры для питомцев, ожидавших своей очереди. Женщина во врачебном халате заглянула в несколько глазков, выискивая свободную, наконец нашла. Поправила освещение, чтобы не было слишком ярким. Окна здесь не было. Номер шестьдесят второй сидела на постели и молчала. Ей развязали руки, но прицепили ногу цепочкой к крючку. Цепочка была достаточно длинной.