Ради милости короля - Элизабет Чедвик

– Возможно, это верно для птиц и королей, – ответил он, – но я клянусь перед Богом, что мои дети вырастут не такими, как у Генриха.

Ида прикусила губу и опустила глаза, уткнувшись носом в мягкие светлые волосики Гуго.

– Разве вы не сражаетесь с единокровными братьями за то, что принадлежит им? – с сарказмом улыбнулся де Вер.

– Нет, я сражаюсь с ними за то, что принадлежит мне, – неохотно засмеялся Роджер. – Ладно, вы поймали меня в мои собственные сети, но я все равно намерен стоять на своем. Наследник Генриха – тщеславный испорченный ребенок, который хочет получить весь мир на золоченом блюде и считает, что для этого достаточно приятной внешности и улыбки. Ричард видит отражение жизни в лезвии своего меча, Готфрид – вероломный змей, а Иоанн – молокосос, которому нравится поджигать кошкам хвосты и слушать, как они воют. Я не королевской крови, но справлюсь в десять раз лучше.

* * *

Закинув руки за голову, Роджер лежал на узкой кровати, которую его камергер устроил на возвышении в их доме у пристани. Занавеси отделяли его и Иду от других спящих в комнате. Его дядя, будучи важным гостем, получил в свое распоряжение главную спальню на верхнем этаже и хорошую большую кровать.

Ида положила ладонь на грудь Роджеру, накрыв пальцами треугольник кожи в расшнурованном вороте рубашки.

– Вы что-то притихли, – заметила она.

Он хмыкнул и опустил руку, чтобы погладить жену по волосам.

– Просто перевариваю новость, которую привез мой дядя.

– Король не обратится против вас… против нас.

Роджер уловил в ее голосе нотку беспокойства.

– Кто может знать, что король сделает, а чего нет? – кисло спросил он. – Генрих ценит меня, но не доверяет. Это совершенно очевидно. – Он нетерпеливо фыркнул. – Полагаю, мы в безопасности. Дядя прав, если бы Генрих хотел, он велел бы арестовать меня вместе с графами Глостером и Лестером, и де Гланвиль не замедлил бы исполнить подобный приказ.

– Мне жаль короля и жаль его сыновей. Я… – Ида осторожно потянула за волосы на его груди.

Роджер почувствовал, как ее горло сжалось от боли, и тоже напрягся, потому что знал, куда она клонит.

– Когда вы сказали, что Господь не позволит вам воспитать сыновей похожими на сыновей Генриха, я невольно подумала о… о всех его сыновьях.

– Ида, вы ничего не можете изменить, – глубоко вздохнул Роджер. – Король решил оставить мальчика себе, и это его окончательное решение, даже если неверное.

– Да, я знаю, знаю. – Она устроилась в объятиях мужа и прижалась лицом к его шее. – Но мое сердце болит… болит каждый день, хотя я поклялась не думать об этом.

– Так сосредоточьтесь на своем прекрасном сыне… которого я подарил вам и которого у вас никогда не отнимут. – Тон Роджера был резким, поскольку он и сам был уязвлен.

Ни за что бы не признался, что ревнует, поскольку это недостойно мужчины, но ревность снедала его каждый раз при мысли об отношениях Иды и Генриха.

– Я так и делаю, – дрожащим голосом ответила она. – Благодарю Господа за сына каждый день. Вы с ним – весь мой мир и мое утешение.

Роджер произнес эти слова в саду в тот день, когда они решили пожениться, и теперь пожалел об этом, потому что Ида забрала их и использовала на свое усмотрение. Утешение может быть как целительным зельем, так и заменой тому, что невозможно получить.

Повернувшись на бок, он медленно и ласково поцеловал жену. Распустил завязки на ее сорочке и стащил ее, как и свою рубашку, после чего занялся любовью со всепоглощающей нежностью. Ида страстно отвечала, сперва шепча, а затем выкрикивая имя мужа и прижимая его к себе. Двигаясь внутри ее, Роджер поклялся, что изгонит из жениной головы все мысли о Генрихе, все воспоминания ее тела о чужих прикосновениях. Останется только он.

Гринвич, Лондон, конец июня 1183 года

Теплый ветерок подернул рябью воды Темзы, ласково покачивая палубную барку стоявшую на швартовах у пристани. Дальше по реке галеры, нефы[24], рыбацкие лодки и баржи всех размеров поднимались к лондонским верфям или спускались к устью и открытому морю. Застегивая легкий летний плащ, Ида наблюдала, как округлая белая галера с красной полосой торопится к городу. Они с Роджером прибыли в Гринвич на похороны Уокелина, мужа Юлианы, скончавшегося от удара. Сейчас они готовились вернуться в свой лондонский дом, на Фрайди-стрит.

– Тонкое полотно из Камбре. – Юлиана кивнула на корабль, щуря серые глаза, чтобы лучше видеть. – Возможно, также специи и мыло.

Ида взглянула на свекровь. Юлиана была безмятежна. Казалось, ее почти не тронула кончина второго мужа. Она исполняла свой долг по отношению к нему, когда он был жив, и проследила, чтобы его достойно похоронили, но эти похороны, похоже, оставили меньше ряби на поверхности ее жизни, чем ветерок – на поверхности реки. По мимолетным упоминаниям и общей атмосфере Ида заключила, что свекровь не испытывала ничего, кроме отвращения и презрения, к своему первому мужу, отцу Роджера, и покорного безразличия ко второму, с которым у нее было мало общего. Более того, она собиралась уплатить в казну штраф в сто марок, чтобы избегнуть необходимости в третий раз выйти замуж против собственной воли. Она хотела вернуться в Доверкорт, во вдовье поместье, и жить там в свое удовольствие, никому не угождая.

– Откуда вы знаете, что он везет? – с любопытством спросила Ида.

Вода разбегалась от носа белого корабля серебристыми оборками.

– Это «Сент-Фуа», Уокелин иногда вел дела с его владельцем, – ответила Юлиана. – Такие корабли всегда везут груз новостей, не менее ценных, чем ткани и краски.

– Тогда я надеюсь, что это хорошие новости. – Ида задумчиво посмотрела на Роджера, разговаривавшего со своими рыцарями.

За последний месяц они почти ничего не слышали о восстании Генриха Молодого. Похоже, он продолжал бросать вызовы отцу на каждом шагу и грабить усыпальницы и монастыри, чтобы заплатить своим наемникам. Кроме того, поговаривали, что он упросил Уильяма Маршала принять командование его войсками, словно скандал и изгнание были пустяками, забыть которые так же легко, как смахнуть пушинку с котты. Ида не понимала, почему Уильям согласился служить подобному господину.

– Он поступает так, как должен, – сказал ей Роджер однажды вечером, сидя у огня. – Верность Маршала принадлежит сюзерену, которому он присягнул, а поскольку его сюзерен – молодой король, честь обязывает его откликнуться на зов. Все мы рано или поздно оказываемся в подобном положении. Нас ведет дорога, которую мы выбираем. Кто-то может посчитать такую честность безумием, но все восхищаются мужеством, необходимым, чтобы стоять на своем.

Ида заново осознала, насколько основополагающим является понятие чести для характера самого Роджера. Говоря о судьбе Уильяма Маршала, он не кривил душой. Не нужно было спрашивать, как поступил бы он сам, – она знала ответ, и в ее сердце трепетали гордость и тревога.