Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве - Андрей Георгиевич Битов

же этот город, прикинувшийся обыкновенным сонным городком, — был и остается Городом Апокалипсиса. Именно здесь в 1962 году во время Карибского кризиса, во время ядерного противостояния СССР и Америки, когда мир висел на волоске, я шестилетним ребенком видела, как начинается Конец Света.

В тот вечер, 28 октября 1962 года, когда на весь город завыла сирена, мы нашей круглосуточной группой в детском саду сидели за столиками и ужинали. К сирене мы уже привыкли, она в тот месяц выла несколько раз по ночам, когда была учебная тревога. Но сегодня она выла как-то по-особому. Словно последний ангел вострубил в трубу над нашим Городом с неба, низко, безнадежно, не переставая: «У-у-у!» — вот как она выла.

— Война! — закричала истошным голосом нянечка, нас кормившая. — Война началась!

Она еще помнила, что так же начиналась и Великая Отечественная война, вот с таких воздушных тревог перед бомбежками, с воя сирен. Она не знала, что сегодня Америкой был объявлен ультиматум: если Советский Союз не уберет свои ракеты с острова Куба, то она совершит ракетно-ядерный удар по СССР.

В эту ночь время ультиматума истекало и должна была начаться ядерная война. В первую очередь американские ракеты, конечно, должны были уничтожить ракетно-ядерный потенциал нашей страны, а значит, наш полигон и наш Город, наших отцов, обслуживающих ракеты, и уже заодно, как говорится, до кучи, наших матерей и нас, детей, то есть всех, кто живет в Городе.

Поднялась суматоха. Нас быстро одевали в осенние пальтишки, выводили на улицу и строили по парам. Я стояла в паре со своей подругой Наташей Березкиной, моей соседкой по улице, рассудительной рослой девочкой, с которой я дружила, или лучше сказать, которую трепетно и ревниво любила. Мы стояли с ней в одинаковых пальтишках зеленого цвета. Потому что мы были с ней как сестры, но я — маленькая, черненькая, она же — высокая, беленькая. Нас наряжали в одинаковые платья, дарили нам одинаковых кукол, завязывали на голове одинаковые банты. И то, что в такой час мы оказались с ней вместе, меня успокаивало. Когда мы были вместе, с нами не могло случиться ничего плохого. Мы весело побежали на улицу Победы, к школе 232, так же, как и раньше, во время учебной тревоги. Для нас это было развлечением. Мама рассказывала, что также детьми они весело встретили сообщение о войне в 1941 году, бегая по деревне с радостными криками. Уже стемнело, но фонари были выключены. Нам навстречу тоже бежали люди, в основном солдаты и офицеры. Они садились на грузовики и в автобусы и уезжали. На площади в темноте вокруг памятника Ленину метались «гражданские» — так презрительно называли в нашем городе мужчин, не принадлежащих к военному сословию, женщины с грудными детьми, пожилые люди. Человек с мегафоном истошно призывал их не поддаваться панике и спокойно дожидаться автобусов, которые их вывезут в безопасное место. Хотя какое место на Земле могло быть в ту ночь безопасным?

Мы бежали по темным улицам, взявшись за руки по двое. Мы бежали сначала мимо Дома офицеров, куда мы ходили на елку и на похороны разбившихся летчиков, смотреть кино или на концерт. Потом по улице Советской Армии, мимо большого дома за голубым забором, где живет генерал Василий Иванович Вознюк, маленький, лысый и очень добрый (он построил наш Город; сколько раз, сидя на заборе, мы рвали у него черешню), мимо просторного гостевого дома для «промышленников» с оборонных заводов, приезжающих из Москвы и других городов доводить ракеты до ума (здесь нас катал на машине «дядя Сережа», потом мы узнали его фамилию — Королев, главный конструктор ракет). Мимо финского домика под номером десять, где живет Наташа, мимо такого же дома под номером восемь, здесь живу я с мамой. Мой папа живет отдельно от нас, в каменном доме на улице Черняховского. Мы бежим по Артиллерийской набережной, где стоит фильтровальная станция, мама там берет на анализ воду, у нее такая профессия. По улице Авиационной, мимо «дежурки» — дежурного магазина, где мы брали хлеб: черный по 14 копеек и белый по 20 копеек за один килограмм (к буханке белого часто давали довесок — корочку хлеба, которую мы, не доходя до дома, съедали). У «дежурки» выкопана огромная черная яма, в ней вечно чинят водопровод. Мы обходим ее по узенькой опасной тропке. Мимо улицы Ленина, по которой мы шли каждый год на парад. Мимо проспекта 9 Мая, где стояла баня. Мимо Солдатского парка, здесь стояла водонапорная башня, подпирающая небо, и с нее, если залезть, был виден весь городок, и село, и река Постепка, протекающая через село, и бахчи с арбузами, и кусочек Ахтубы, и Волга, сливающаяся с небом. Я бежала и прощалась с городом.

Нас построили во дворе школы, выдали нам кульки с сухим пайком и повели к автобусам.

Мы с Наташей сели в автобус, и вдруг во дворе школы я увидела Надьку. Она жила на нашей улице. Она была девочкой-дауном, дурочкой, ее так и звали — Надя-дурочка. Лицо ее было тупое и бессмысленное. Ее распирало от не нужной никому плоти. Дети на улице и моя подруга Наташа смеялись над ней. Надя же была очень привязана ко мне, а я к ней. Я одна с ней играла и жалела ее. Она горячо и наивно мечтала вслух, сидя со мной на крыльце, и я, с удивлением глядя на ее быссмысленное лицо, понимала, что она умна и добра, что она, как мы, только в ней все оставалось таким, как у нас в раннем детстве. Потом много лет спустя я буду писать о ней в своих рассказах, повестях и романах. Она была и остается в моей жизни самым значимым человеком.

Надька металась по двору школы с бесмысленным лицом, не зная, куда, в какой автобус ей сесть. Все ее отгоняли. Я позвала ее. Она увидела меня и обрадовалась. Она уже было запрыгнула в наш автобус, но бдительная воспитательница начала прогонять ее:

— Куда тебя несет? Не видишь, местов нету! И ты не из нашей группы…

Я встала в дверях и протянула ей руку. Надька уцепилась за меня. Воспитательница разгневалась:

— Ее нет в списках! Смотри, и тебя высажу.

Наташа больно дернула меня за другую руку.

— Садись быстрее, — сказала она. — А то правда выгонит из-за этой дуры.

Воспитательница толкнула Надьку от дверей так, что та упала и изумленно смотрела на меня с земли. А я молчала.

Много лет спустя