Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

находиться наша резиденция в священном городе шиитов — Мешхеде.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О этот мир неубранных развалин!

Убейд Шакир Исфагани

Песок забвения заносит следы тех, кто шел по нашей земле.

Кабус

«Смотри же, сумей пройти через горы мусора так, чтобы и пылинка не пристала!»

Конечно, поэт Рухи, живший давным-давно, имел в виду жизненный путь человека. Под мусором и пылинкой подразумевал он порочные дела, которых надо избегать, остерегаться.

Но Алексей Иванович вспомнил поэтическую строфу, преодолевая бархан за барханом. Барханы курились тончайшим соленым песком темно-серого, аспидного, почти черного цвета, и всесжигающее солнце пробивало свои лучи сквозь поднятую в небеса эту аспидную стену с трудом. Но от этого не делалось путникам легче. Соль ела лицо, соль ела глаза и заставляла их непрерывно слезиться. Язык и губы трескались от соли, острых песчинок и саднили отвратительно, нудно.

Жажда! Сколько писали о смертельной жажде в пустыне, о жалкой гибели от жажды! Какая ирония судьбы! Человеку, совершеннейшему в мире созданию, не хватает глотка обыкновеннейшей воды, и вот… жалкие останки его занесены песком, чтобы через сколько-то там времени забелеть костями, отполированными песчинками и ветрами.

А пустыня подлинно грозна. Сколько за один только день разгоряченным, напряженным взглядом уловил Мансуров с высоты своего седла улыбок безглазых, безносых черепов, желтых и белых, больших и маленьких! Скольким людям, бодрым, крепким, полным жизненных сил и энергии, пустыня преградила дорогу, сколько оборвала на полпути стремительных надежд! Вот валяются в песке черепа — драгоценные шкатулки, в которых, быть может, рубинами и алмазами сияли совсем недавно благородные мысли.

Сколько валялось черепов, полузасыпанных песком, вдоль пустынной тропы с севера на юг; сколько высохших голов людей, ринувшихся в пустыню смерти в жажде испытать неведомое и не задумавшихся о том, что опасность поджидает их здесь, вот в этом самом месте, у этого жалкого, треплемого иссушающим гармсилем кустика саксаула! Застывающий взгляд умиравшего от жажды ползал по листочкам этого кустика и в угасающем мозгу, занесенном раскаленным песком, чуть теплилась мысль: «…чтобы… и песчинка не пристала…» Сколько людей погибало и погибает в этих пустынях! И все же люди рвутся сюда, во что-то веря, на что-то надеясь, хоть и знают, что ждут их тяжкие испытания. Сколько путников пытаются преодолеть крестный путь паломничества, забывая, что надо быть осторожней с раскаленным солнцем, горячим песком, солеными бурями!

Кто ты, пустыня? Зачем ты существуешь? Сколько на лице твоем скалящих зубы черепов, в черных проваленных глазницах которых еще, кажется, мерещатся мечты необычайного поиска, жажды открытий! Черепа! Большие и малые. Взрослых людей и младенцев. Вон из серой волны песка выступают черные пряди… Их треплет ветер. Нет, это не трава, а прядь длинных женских волос. Кто была та неведомая путница? Куда стремилась она через море барханов? Спасалась ли от опасности, силой влекли ли ее в рабство, стремилась ли она в объятия возлюбленного? Пустыня зверем ринулась на тебя, задавила, иссушила.

Нигде не чувствуешь себя так одиноко, бесприютно, как посреди песчаной пустыни.

Конь подергивает бренчащую чуть слышно узду, конь чуть кряхтит, вытягивая ноги из зыбучего песка.

Всадник наедине со своими мыслями.

И снова думы о смерти, о гибели. Опять из песка смотрит череп. Сколько их тут? И нет ли среди них черепа его сына? Холодно делается на сердце.

Бросился он через пустыню по одному только намеку, на поползший откуда-то слух. Шепнули на мазаришерифском базаре, что надо искать мальчика на севере, в селении на берегу Аму. Видели якобы там того мюршида — разносчика молока.

Нетерпеливое сердце отца сжалось, болезненно забилось. Он вскочил на коня и поехал в пустыню. Опрометчивый поступок? Мальчишество? Пусть.

Он уже долго ехал по пустыне и ни разу не подумал, что совершает глупость за глупостью. Но разве это глупость, когда жаждешь прижать к сердцу теплое, барахтающееся тельце малыша, посмотреть в его глазки, почувствовать ладонью жесткие, такие родные волосики, узнать, что он жив, твой сынишка, сказать ему: «А ну, Джемшид, ты победил своих врагов, Джемшид».

Пусть знойное солнце, пусть нестерпимая жажда, пусть черная туча песка, затемняющая небо…

Смотри же! Пройди пустыню жизни, если влечет тебя любовь! И тогда… Тогда и соринка к тебе не пристанет.

Удивительное существо человек. Достаточно было получить всего лишь намек, как он ожил. Мрачное отчаяние сменилось надеждой. И он даже смог иронически издеваться над страхами и опасностями пустыни: «Я вновь посеял семена шутки на поле мысли…»

Откуда такая уверенность в успехе на этот раз?

Он с упрямством преодолевал пустыню, он не давал отдыха ни себе, ни коню, он ехал напролом.

Пустыня! Желтая пустыня. Желтый цвет — цвет увядания и жестокости. Комбриг знал это лучше, чем кто-либо. Много лет он наблюдал жестокость увядания всего живого в пустыне.

Встреча в пустыне всегда приятна. Приходит конец тоске одиночества. Можно услышать, что нового в мире. Новости — бальзам сердцу.

Маленький встречный караван на этот раз представлял собой жалкое зрелище. Люди, предельно истощенные, сгрудились в песке у подножия гиганта бархана, ища хоть крохотного кусочка спасительной тени. Верблюды, столь же истощенные и жалкие, топтались около сидящих и лежащих тоскливых человеческих фигур.

— Воды! Дайте воды! Нет ли у вас воды? Помогите водой! — послышались слабые, плачущие голоса, едва Мансуров появился в поле зрения расположившихся на бивуак.

Он сразу же разочаровал путников:

— Воды у нас нет. Как вы попали сюда, на совсем заброшенную караванную тропу? Вы сбились с пути?

— Воды. Ради бога, воды. У нас животные не поены неделю.

— Колодцы отсюда в верблюжьем переходе. Немедленно в путь! Какое легкомыслие! Верблюды у вас вот-вот падут. Останетесь здесь — пропадете.

Путники зашевелились, начали подниматься, собирать верблюдов. С удивлением смотрел на них Алексей Иванович. Их было трое, и среди них ни одного туземца. По тому, как неловко, неумело они вели себя, видно было, что в пустыне они едва ли не впервые.

— Где ваш караванбаши? — спросил он. — Где верблюжатники? До чего вы довели скотину! Разве вы не знаете, что верблюда бить нельзя? Эй, вы, перестаньте, а то он ляжет — и никакими силами вы его не поднимете.

— Почему вы на нас кричите? — мрачно сказал высоченный, почерневший от солнца и песка человек. — Караванбаши, будь он проклят, сбежал. И люди его сбежали. Бросили нас.

— Почему? Что за причина?

Не отвечая, путники начали тихонько советоваться.

«Странная публика, — думал Мансуров. — Всякие тут бродят, а такие еще не попадались. От них я