Золото Советского Союза: назад в 1975 - Сергей Майоров

в памяти начались? Что ж ты такой дотошный-то, товарищ Ковтун? Раньше начались. По какой причине? Не помню. Что-то со мной в тайге произошло, с тех пор проблемы с памятью. Ах, с дядей золото мыл? Не мыл? Заставляли? Ай-яй-яй, какие нехорошие люди! Ну да мы к ним ещё вернёмся.

Уже через десять минут допроса я весь был покрыт испариной и мечтал о божьем вмешательстве и внезапном землетрясении или пожаре, лишь бы Ковтун нас покинул. А ведь мы ещё не дошли до самого интересного: моего пребывания в усадьбе Боцма́на, вот где начнутся траблы. Как объяснить, зачем я понадобился криминальному авторитету?

Батя искоса посматривал в нашу сторону и порывался вставить свои пять копеек, но умудрился сдержаться. Представляю, как бы выглядели наши совместные попытки что-то объяснить и не наговорить лишнего. Примерно как выгораживание и круговая порука.

Повторите, пожалуйста, я прослушал. А-а-а, какова была цель похищения? От меня требовали помощи в отыскании неких ценностей. Почему меня? Потому что похитил их мой дед, и Боцман был уверен, что в нашей семье кое-что об этом известно. А почему не дядька Фёдор Иванович Шведов? Почём мне знать? Может, недоступен он, а может его уже спрашивали, да он свалил всё на меня. А может я и правда это знал, только сейчас не помню.

Поверил? Нет? Смотрит подозрительно. Но у него всю дорогу такой вид, будто лимон жрёт. Понимаю, дядя, тяжело со мной. Но что же я поделаю, если за правду ты меня упечёшь в комнату с мягкими стенами? А я туда не хочу. Я может только жить начинаю. Ну да, второй раз, но как первый, ей-ей.

Допрос длился всего-то около получаса, после чего нас прервали и следователя попросили удалиться. А мне показалось, что прошла вечность.

— Устал? — спросил батя, когда нас оставили одних.

Кажется, за дверью опять спорили, и кто-то жаждал общения с нами. А можно я просто посплю?

— Будто марафон пробежал. Давай что-то придумывать. Ещё одного такого допроса я не выдержу.

— Что-то из сказанного тобой вообще было правдой?

— Да почти всё правда, только объяснить, почему я не помню или не знаю, не представляется возможным.

— Давай тогда так. Ты мне всё рассказываешь, как есть, а там уж вместе решаем, как эту информацию подать без риска навредить тебе.

— Только не сейчас, можно? Пусть хоть укол вкатят обезболивающий, всё ноет, снаружи и внутри.

Укол сделали, но отдохнуть долго не удалось. Следующими посетителями опять были две матери.

— Ты надолго приехала? — просил я свою, шведовскую мать.

— Ох, сынок. Я бы рада остаться до твоей выписки, но мне надо завтра обратно лететь. Дети же одни там. Тётя Дуся присматривает, конечно, но у меня душа не на месте.

— Правильно. Со мной тут уже ничего не случится, я под присмотром врачей, а они натворят ещё чего-нибудь.

В этот раз нам с батей принесли домашних пирожков. Как и где они их пекли, не представляю, но спасибо вам, наши кормилицы. Пирожки были вкуснючие, особенно на фоне безвкусной больничной еды, а запах от них разносился на весь этаж.

После матерей к нам заскочил Налымов, да хоть просветил нас, как всё произошло, как непосредственный свидетель событий, который был всё время в сознании.

— Да особо-то и рассказывать нечего. Пётр Иваныч первым вошёл, его там и повязали. А потом стрельба началась. Вижу, Саня вперёд метнулся, закрыл тебя, Дмитрий Прокопьевич, но сбоку ещё один стоял, он тоже стрелял, вы оба упали, я успел два раза выстрелить, один-то мимо, а вторым водителя вездехода насмерть. Убил я его, выходит.

— Ваську? Туда и дорога, сволочной был человек, поверь, не стоит он твоих переживаний.

— Так он и стрелял в тебя, Саша, точнее, в Шарипова целил, а ты его закрыл собой. Ну, сшибли меня на землю, ружьё отобрали, и внутрь за вами повели. Вас-то тащили уже без памяти. Только в дом — навстречу мальчишечка, и к тебе. А у самого слёзы на глазах.

— Ты убил его! — кричит Боцману. А тот, хоть злой как чёрт, но слова ему не сказал. Послушали вас, дышите, живые вроде, мальчик притащил бинты, перевязывать начал и говорит: — У него пуля внутри, доставать надо, иначе умрёт.

— Некогда нам врача ждать, уходить надо, — отвечает главный, а сам на тебя с такой тоской смотрит, будто с сыном прощается.

— Тогда я сам, — сказал мальчик и какие-то инструменты начал доставать.

А вокруг все бегают, что-то таскают. Мы-то в углу с Петром сидели, связали нас и будто забыли.

— Брось, — говорит Боцман мальчишке, — тут тебе не операционная, условий никаких. Да и некогда нам, того и гляди, нагрянут. Нам к тому времени надо быть далеко.

А тот знай своё, инструменты свои в кастрюльку бряк, спирт, вату подготовил, стоит, рану рассматривает, щупает там что-то, даже не морщится. А кровищи с вас обоих натекло, будь здоров. Я-то думал, всё, не жильцы, даже в сознание не приходите. Принёс пацан свою кастрюльку, вынул инструмент, протёр сверху спиртом, и ну в тебе, Саня, ковыряться. Как ты орал-то, ого! И ведь достал он пулю. Я аж забыл, как дышать, когда он её вынул, и рану твою зажимает, потому что крови ещё больше потекло. А его уж на выход позвали. Этот стоит, держит.

— Ян, выходи! — орут с улицы.

— Подождёте, — негромко так отзывается.

Наконец, повязку наложил, и ну реветь. Тут его в охапку, и потащили наружу.

Мы с Петром ползком-ползком, до стола доползли, а встать не получается. Пока до скальпеля дотянулись, пока смогли верёвки разрезать, думали, всё, спасать некого будет. Потом решили разделиться, я налегке к лодкам побежал, за подмогой на Перевоз плыть, а Пётр с вами остался. На наше общее счастье, через полчаса встретил якутов с оленями, они вас помогли транспортировать до Жуи. А мотора на лодке нет, сняли, сволочи и с собой забрали, а вот почему лодку не забрали, это вопрос. Ладно, что вниз по течению, но это бы нам плыть и плыть, до вечера бы сплавлялись. Вовремя вспомнили про мужика, помнишь, Прокопьич, который на слух-то Крым определил? Рация же у него. Ну, мы к нему, ещё через две рации с Перевозом связались, а они санрейс вызвали. Мы уж дальше не поплыли, я всё боялся, что растрясёт вас. Но вы живучие