Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех - Франко Нембрини

Люди поддались непомерной гордыне, соблазну построить лестницу до небес, и перестали понимать друг друга. А потом «Слово стало плотью». Слово, обладающее возрождающей силой (как воплощение и Воскресение Иисуса), вновь обретает способность служить речи. Победа над Вавилонским столпотворением и возможность восстановить силу слова — вот что случилось в день Пятидесятницы. Один говорит — и все понимают: «Парфяне, и Мидяне, и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии» (Деян. 2: 9). Мы слышим, что все они говорят на нашем языке, их язык нам понятен, — и это происходит здесь, на Земле, а не в потустороннем мире. Вот что содержат в себе слова «Пусть мертвое воскреснет песнопенье, / Святые Музы, — я взываю к вам»: они внезапно открывают перед нами новый мир, новый язык.

Данте продолжает:

Что видит Данте в первую очередь, выходя из ада? Свет, небо. Вновь увидеть небо означает, что человек поднимает голову. «Призванный к горнему» (см.: Ос. 11: 7), он наконец обращает взор ввысь и понимает, что существует «великое море бытия» (как он скажет позже[155]). Море добра, море красоты — красоты сущего, всего, что есть. Данте смотрит на все с волнением, с полнотой переживания, которые уже не оставят его. Открывается чистилище, — и первое, что он видит, не грязь и сажа, скопившиеся на нем. Уже позже он заметит их и скажет, что ему нужно омыться, очиститься. Но видите, какой может быть жизнь?! Человек обращает взор ввысь и обнаруживает, что существует! Он открывает для себя реальность как данность, удивительную данность. И тогда Данте всеми возможными поэтическими средствами описывает сияющую лазурь — прелюдию восхода солнца, чистую и прозрачную, как утренний весенний воздух, простирающуюся до самого горизонта. «Опять мне очи упоил вполне»: вот новый взгляд, новая реальность, увиденная будто впервые. «Се, творю все новое» (Откр. 21: 5); «Вот, я делаю новое: ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать?» (Ис. 43: 19).

Как только Данте покинул глаза и грудь отяготивший мертвый воздух, где все заставляло страдать и плакать, он увидел «отрадный цвет восточного сапфира». Небо, бесконечность, бытие. Он словно обретает первый взгляд Адама, чистоту начала мира, которая может повториться!

Когда я преподавал религию и объяснял Книгу Бытия, я всегда спрашивал: «Что вы заметили?» И все отвечали, что постоянно повторяется одно и то же: «И увидел Бог, что это хорошо». Тогда я предлагал: «Представьте, что вы проснулись утром и первым делом ощутили, что жизнь хороша. И не просто ощутили — увидели, ведь Бог-то увидел! Увидели, что жизнь хороша. Потом вы идете чистить зубы и видите себя в зеркале, и опять можете повторить то, что Книга Бытия говорит о Боге, создавшем человека: „И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма“. Представьте себе, что, проснувшись утром, вы говорите: „Жизнь хороша“. И даже перед зеркалом, видя себя: „И это тоже хорошо“». После жизнь идет своим чередом, но начало должно быть именно таким. Любое начало, идет ли речь об уроках или о дружбе.

Что можно увидеть на этом огромном, чистейшем, величественном небе? Любовь. «Маяк любви, прекрасная планета» — это Венера, утренняя звезда. С раннего утра она уверяет нас, что бытие — это отношение, бесконечная доброта, любовь. Если бы по утрам мы вставали с таким ощущением бытия, то каждый из нас мог бы сказать о мире: «Опять мне очи упоил вполне». Каждое утро начинается другая жизнь.

Гора чистилища находится в полушарии, противоположном нашему, и потому Данте видит звезды, «чей отсвет первых озарял людей», видит свет земного рая, который расположен на вершине горы чистилища; этих звезд не видел никто, кроме Адама и Евы (отсылка к человечеству до первородного греха).

«Казалось, твердь ликует их огнями». Что находится на небе? Четыре звезды, олицетворяющие благоразумие, справедливость, мужество и умеренность — четыре основные добродетели, необходимые на пути к Истине (мы еще не раз встретимся с ними, когда будем читать «Рай»), то есть к глубине себя самих. Это добродетели, благодаря которым человек сможет стать «чист и достоин посетить светила».

[Переведя взгляд на другую сторону горизонта, за которым уже скрылась повозка Большой Медведицы, я заметил возле себя одинокого старца, один вид которого вызывал глубокое почтение, сравнимое разве что с почтением сына к отцу.]

Очевидна отсылка к другому старцу, которого Данте встретил у входа в ад: там «бес Харон сзывает стаю грешных, вращая взор, как уголья в золе». Здесь все иначе, образ старца предстает в совершенно ином свете. Если Харон был жесток и излучал адский свет, «вращая взор, как уголья в золе», то здесь старец полон достоинства, нравственной силы, сам вид его внушает уважение.

Этот персонаж — Катон Утический, живший до Рождества Христа, выдающийся защитник республиканской свободы. Поняв, что Цезарь победил и начинается долгая эпоха диктатуры, он, отдавший всю свою жизнь борьбе за свободу и демократию, не смог этого стерпеть и лишил себя жизни, чтобы показать: свобода превыше всего.

Данте спасает Катона — язычника, самоубийцу, делая его стражем чистилища. Этим он словно с первых строк заявляет, что «Чистилище» — книга о милосердии, за которым в истории всегда останется последнее слово.

Христос вошел в глубину истории, спустившись до ада, в Великую Субботу. Вот как описывает это событие Вергилий в песни четвертой «Ада»: «…при мне, сюда сошел Властитель, / Хоруговью победы осенен. / Им изведен был первый прародитель [то есть Адам]… И много тех, кто ныне в горнем свете». Христос отнял их у ада и привел в рай. Если это действительно так, то есть основания надеяться, что в замысле Бога — спасти всю человеческую историю.