Управляемая демократия. Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

В последние дни 1994 г. Ельцин пообещал прекратить бомбардировки чеченской столицы. По окончании его речи, когда жители Грозного, обнадеженные обещаниями, вышли из бомбоубежищ, начался самый мощный за все время войны налет. Затем последовало массированное наступление танков и войск.

Новогодний штурм Грозного обернулся одним из самых позорных поражений в истории русской армии. Прорвавшиеся в город танки были немедленно отсечены от пехоты и уничтожены. Десантники, высадившиеся в районе железнодорожного вокзала, окружены. Армия потеряла половину брошенной в бой техники, сотни убитых и пленных. Войска беспорядочно отступали, в то время как официальная пропаганда уже сообщила на весь мир о взятии города и захвате президентского дворца.

После этой неудачи федеральные войска начали систематическое разрушение Грозного. Не имея возможности овладеть центром города, осаждающие огнем артиллерии планомерно сносили квартал за кварталом, пытаясь постепенно продвигаться к президентскому дворцу. Тем временем бои охватили почти всю территорию республики. Стычки стали происходить и в соседнем Дагестане. Затяжная осада Грозного позволила чеченским ополченцам развернуть партизанскую войну в тылу российских войск.

Ополченцы воевали самоотверженно и профессионально, чего нельзя сказать про армию. Солдаты не только дезертировали, но порой даже переходили на сторону чеченцев. Журналисты сообщали, что по ночам военнослужащие режут штыками колеса собственных бронетранспортеров. То, как правительственные источники постоянно повторяли, что «пораженческих настроений» в войсках нет, а солдаты «готовы выполнить любой приказ», косвенно подтверждало, что в войсках зреет недовольство. Роптали не только рядовые и младшие офицеры. Генерал-полковник Эдуард Воробьев, заместитель командующего Сухопутными войсками России, прибыл на Кавказ и, ознакомившись с обстановкой, подал в отставку. С публичной критикой чеченской войны выступил заместитель министра обороны генерал Громов. Затем телевидение на всю страну показало командующего Воздушно-десантными войсками России генерала Подколзина, произносящего антивоенную речь на похоронах полковника, убитого в Грозном.

Подобные заявления военных в воюющей стране — явление почти неизвестное в мировой практике, но вполне естественное в России 1994—1995 гг. После того как правящие круги на протяжении пяти лет в угоду Западу разрушали, унижали и разоряли собственную армию, они с большим удивлением обнаружили, что эта армия уже не умеет и не хочет воевать. Правда, к концу 1995 г. среди военных навели порядок. Генералов, критиковавших войну, убрали, дисциплину подтянули.

Переломом в войне оказался набег чеченского полевого командира Шамиля Басаева на Буденновск, когда его разведывательно-диверсионный батальон захватил в качестве заложников сотни мирных жителей провинциального русского городка. Заложников затем обменяли на журналистов, выступивших в качестве живого щита. Буденновск стал, по словам одного из участников событий журналиста Анатолия Баранова, смесью «национального унижения и запоздалой русской смелости, государственной беспомощности и государственного же лицемерия»[124]. Генералы прятались от журналистов и откровенно врали, а Басаев раздавал интервью, иронично комментировал происходящее и позировал перед камерами. Для прессы и для значительной части самого русского общества, ненавидевшей власть, он на некоторое время стал «чеченским Робин Гудом». Образ Басаева, созданный прессой, был абсолютно идеализирован, но он зажил на экранах телевизоров и в сознании масс собственной жизнью. После победного возвращения Басаева в Чечню для всех в России стало более или менее ясно, что выиграть войну невозможно. Даже те, кто не решались это признать открыто, сознавали это в глубине души.

За позором Буденновска последовало нелепое поражение возле станицы Первомайская, где возглавляемая тремя министрами федеральная группировка численностью до бригады, использовавшая танки, артиллерию, авиацию, не смогла справиться с одним чеченским батальоном под командой бывшего комсомольского функционера Салмана Радуева. Отсюда был уже прямой путь к августовской катастрофе 1996 г., когда чеченские отряды, возглавляемые бригадным генералом (в советское время — полковником) Асланом Масхадовым, взяли Грозный, блокировав там остатки федеральных подразделений. Ельцинским генералам не оставалось ничего другого, кроме как грозить стереть город с лица земли вместе с блокированными там собственными солдатами. Осуществить это не было никакой возможности — ни технической, ни политической. Когда угрозы не подействовали, у федерального центра не осталось иного выхода, кроме фактической капитуляции, закрепленной в Хасавюрте мирными соглашениями.

Аслан Масхадов был избран президентом Чечни и официально признан российской властью. В 1996 г. всем казалось, что на этом война закончена. К сожалению, это было не так.

«СУДЬБОНОСНЫЕ» ВЫБОРЫ

Миротворческие усилия Кремля в Чечне, так же как и само нашествие на сепаратистскую республику, были не более чем побочными результатами политической неустойчивости в России.

Новая политическая система, построенная на лжи и крови в 1996 г., должна была пройти в ходе президентских выборов испытание на прочность. С самого начала было ясно, что независимо от исхода голосования власть никто отдавать не собирался. Но принципиальная задача Кремля состояла в том, чтобы удержать контроль над ситуацией, соблюдая принятую в 1993 г. конституцию.

Успех коммунистов на думских выборах в декабре 1995 года сделал Геннадия Зюганова естественным лидером оппозиции и кандидатом в президенты. Однако Коммунистическая партия вела свою предвыборную кампанию крайне вяло и осторожно, доказывая новым элитам, что с ней вполне можно иметь дело. Совсем иначе действовала администрация Ельцина, грозившая стране гражданской войной в случае успеха оппозиции.

В этом был свой резон. В России все еще не было сложившегося правящего класса, который мог бы себе позволить эксперименты со сменой правительства. Представители номенклатурной касты, господствовавшие и в правительстве и в оппозиции, прекрасно сознавали, что смена власти чревата непредсказуемыми последствиями, несмотря на крайнюю умеренность оппозиции. «В Варшаве бывший коммунист средней руки победил бывшего электрика с гданьской судоверфи. У нас же наверху еще не оказывался не только рабочий, но даже средний представитель номенклатуры», — иронически заметил Анатолий Баранов[125].

Не желая экспериментировать с властью, правящие круги консолидировались вокруг Ельцина. На Зюганова была обрушена вся мощь государственной пропагандистской машины. Левое крыло оппозиции, рядовые активисты компартии оказались совершенно неподготовленными к такому повороту событий. «Линия на то, чтобы никого не оттолкнуть, не навредить, больше всего навредила самому кандидату оппозиции», — жаловался обозреватель близкой к партии газеты «Советская Россия». «Явно недоставало и левизны. Зюганов совершенно сознательно выступал как фигура не узкопартийного, а общенационального значения, ориентирующаяся в отличие от Ельцина не на раскол, а на объединительные, центростремительные общественные тенденции. И в общем и целом это было совершенно правильно. Проблема оказалась в другом — в том, “как понимать в наше время такую объединительную общенациональную идею. Есть ли это некоторое усреднение бытующих взглядов и настроений, либо это есть вполне конкретное мировоззрение вполне конкретных социальных слоев, интересы которых наиболее полно выражают объективные потребности страны и общества в целом?”»[126]