Посол без верительных грамот - Сергей Снегов

— Он знал свою оценку?

— Конечно.

— Она его удовлетворяла?

— Не она, а они. У него было много оценок.

— Как это понимать?

— Он исследовал каждый вектор своих способностей. Вы ведь знаете, что он все опыты ставил на себе. И каждый опыт должен был что-то в нем изменить. Он мог после опыта весь день просидеть перед измерителем.

— Как измеритель классифицировал Ричарда?

— Нормально он не поднимался выше девятой ступени даровитости и ни разу не попадал в середняки. Возможно, такая оценка его и огорчала, но он старался не показывать этого. Он говорил, что упреки нужно адресовать отцу и матери, которые не постарались снабдить его гениальностью. Он не унывал. Он хвалился, что прыгнет выше собственных ушей. Он разрабатывал единственно правильную теорию гениальности, это его собственные слова. Я в его теории не вникал, мне хватало своих дел.

— Вы сказали: «нормально не поднимался выше девятой ступени даровитости». А ненормально?

— Однажды он достиг седьмой степени таланта. Он выглядел очень подавленным в тот день.

— Подавленным? Так крупно повысить способности — и огорчаться!

— Видите ли, он надеялся, что достигнет хотя бы первой ступеньки гениальности. Он говорил, что эксперимент поставлен безукоризненно, гениальность обязательно должна получиться. А она не получилась. Он так расстроился, что взял двухнедельный отпуск. Я тоже отлично отдохнул в эти две недели.

— В чем заключался эксперимент?

— В конкретное содержание его работ я не вникал. Даже когда он сам рассказывал о них, я старался поменьше запомнить. Так было спокойней. А отчеты он составлял лишь по завершении исследований. Он не терпел рабочих журналов. Они фиксировали бы его ошибки. Он считал это унижением для себя.

— Неужели ничего не запомнили?

— Помню, что он тогда создавал в себе полиглотство. Арабский, английский, китайский, суахили, хинди… Разные были языки. Он трещал на них на всех со скоростью водомета. А выше таланта не вытянул. Я бы на его месте тоже огорчался. Препараты мои, впрочем, были синтезированы добросовестно, я не позволял себе никаких отклонений от заказа. Ричард сказал тогда: «Ты не виноват, дело во мне!» Он чуть не плакал.

— Какие препараты вы ему синтезировали?

— Все, какие он заказывал. У меня сохранились рабочие журналы. В отличие от него, я все записывал. Если хотите ознакомиться…

— Да, пожалуйста. Итак, вы синтезировали химические препараты, какие он заказывал. А чем определялись его заказы? Почему он хотел того, а не иного?

— Не знаю. Он бы страшно рассердился, если бы я вздумал допрашивать, почему он нуждается в данном, а не в другом препарате. Знаю лишь, что выдаче каждого заказа предшествовали месяцы работы. Он вычислял, чертил, анализировал кривые… Девять десятых его времени занимала разработка заказа на новый препарат. Проверка препарата обычно была кратковременной.

— В чем состояла проверка?

— Сначала Ричард при помощи анализаторов устанавливал, что препарат соответствует заказу. Приходилось повторять синтезирование по пять-шесть раз, прежде чем он оставался доволен. Это были тяжелые дни. Зато когда проверка заканчивалась и он садился за расчет нового препарата, я мог отдохнуть. Он не возражал, чтобы я в эти дни повалялся на диване. Он только требовал, чтобы я лежал тихо. Лежать тихо я любил.

— Возвратимся к препаратам. Допустим, синтезированное вами химическое соединение его удовлетворило. Что он делал с ним?

— Как — что делал? Принимал!

— Что значит — принимал?

— Вводил себе в мозг. Впрыскивал в ухо или закапывал в глаз.

— То самое, что он сделал в последнем, гибельном эксперименте?

— Методика использования препаратов была одна. Не помню, чтоб он ее менял.

— Значит, ничего экстраординарного в последнем эксперименте не было? Попытку самоубийства вы отвергаете?

— Какое самоубийство! Нормальный эксперимент.

— Вряд ли нормальные эксперименты заканчиваются смертью экспериментатора. Вы знаете вывод медиков? Плачек ввел себе в мозг яд! Яд синтезировали вы.

Клаусен хмуро смотрел в угол лаборатории.

— Яда я не синтезировал. Ричард и не думал о ядах.

— Экспертиза приводит его фразу: «Меня больше не будет», сказанную вам перед введением себе яда.

— Препарата, а не яда! Слова его, это верно.

— Их толкуют как своеобразное уведомление о самоубийстве.

— Чепуха! Он всегда что-нибудь такое говорил. Когда он принимал лингвистический препарат, он сказал: «Ты меня теперь не узнаешь. Я вторично рождаюсь — но уже другим». Перед испытанием всё ему рисовалось в радужном свете. Когда получалось не по расчету, он сокрушенно бормотал: «Опять я, опять я!» Один раз сказал со вздохом: «Знания — еще не талант».

— Слова «опять я» можно толковать как желание переделать себя и разочарование, что он остался тем же?

— Тем же он не оставался. В чем-нибудь да менялся. Он и ставил опыты, чтобы изменить себя. Он производил в себе гениальность.

— Производил в себе гениальность! Отлично сказано. А препараты, синтезированные вами, должны были перестроить связи клеток его мозга, стимулировать за черепной коробкой иные, более интенсивные излучения. Не так ли?

Клаусен подумал.

— Возможно, и так. Я раньше думал, что препараты мои являются резервуарами полезной информации. Ну, что Ричард разработал метод записи целых наук на молекулярном уровне. Я так и называл свою работу: синтезирование информационных капель. Однажды я сказал Ричарду о своих догадках. Он сперва высмеял меня, а потом рассердился. Он кричал: «Вы тупица, Карл! Не могу понять, почему измеритель приписал вам какие-то способности. Вы средство рассматриваете как цель!»

Рой пожал Клаусену руку:

— Спасибо, Карл. Арман почему-то считает, что вы необщительны. У меня создалось другое впечатление. Вы хорошо разъяснили все существенное, что связано с гибелью Ричарда Плачека.

Рой передал Арману прибор, измеряющий способности, и два препарата, полученные от Клаусена. Арман поинтересовался, какое мнение составил себе Рой о смерти Плачека. Рой сказал, что о самоубийстве и вправду не может быть и речи. Похоже, что Плачек изобрел новый способ усвоения знаний при помощи инъекций специальных химических соединений. Изобретение его не удовлетворило. Он, несомненно, поставил перед собой гораздо более трудную цель, чем замену долголетнего пребывания в школе впрыскиванием в мозг сразу целых наук. Он стремился усовершенствовать интеллектуальные способности человека. И раньше всего — свои собственные. И не просто усовершенствовать, а сотворить совершенство.