Враги - Дмитрий Шидловский

— В штабе? — Он иронично поднял брови.

— И в штабе, — жестко произнесла она. — Я у товарища Сергеева каждый раз просила в расстрельную команду меня включать. Мне нравилось убивать вас, белая сволочь.

— Ах ты, сучка! — надвинулся на нее Алексей, теряя самообладание.

— Ну, убей. — Она поднялась навстречу ему. — Убей, я все равно буду знать, что сделала достаточно, чтобы вы сдохли.

Он взглянул в ее глаза и понял, что, если сейчас ударит ее или даже прикажет расстрелять, она будет чувствовать себя победительницей, героиней, гибнущей в борьбе за правое дело. Инга забыла, что она женщина, забыла, что на свете существует что-либо кроме классовой вражды. Волна ярости охватила его, когда он представил эту хрупкую девушку, стреляющую из револьвера в затылок пленному офицеру или заложнику-фабриканту. Сидящий в нем зверь мощным прыжком вырвался наружу.

— Фанатичка, дура, стерва!

— Ну, убей! — выпятила она грудь.

Не в силах совладать с собой, он подскочил к ней, схватил за гимнастерку и потащил в угол комнаты, где стояла его походная койка. Швырнув Ингу на кровать, он принялся срывать с нее одежду. Она отбивалась изо всех сил.

Он придавил ее к койке и навалился сверху. Инга громко закричала от боли, когда он с силой вошел в нее. За стеной загоготали офицеры, понявшие, что означают звуки, долетавшие до них из командирского кабинета.

Через полчаса он, мрачный и молчаливый, стоял у окна своего кабинета и смотрел во двор, где солдаты и офицеры продолжали обыскивать и допрашивать пленных. Инга, лежа в его койке на животе, всхлипывала и подвывала.

«Дурацкое время, дурацкая война, дурацкие нравы, — раздраженно думал он. — Что остановит это, что прекратит процесс превращения нас в зверей? Уж никак не победа в войне. Если мы победим, то решим, что добились этого, потому что стали зверьми. Если проиграем, то скажем себе, что это произошло из-за того, что не превратились в зверей окончательно. Так или иначе, мы начнем пестовать в себе и лелеять звериное начало. Я пошел на эту войну, чтобы бороться со зверьем в человеческом обличий. Но оказалось, что вначале надо убить зверя в себе. Чем больше ты убиваешь людей, пусть и потерявших человеческий облик, тем больше теряешь человеческий облик сам. А что толку, если к власти придут убийцы и насильники, такие как я сейчас? Мы сможем победить в войне немцев и большевиков. Но что поможет нам самим остаться при этом людьми?»

* * *

Очнувшись, Павел обнаружил, что он лежит на охапке соломы. Вокруг царила темнота. Голова раскалывалась, в левой руке ощущалась пульсирующая боль. Ощупав себя, он понял, что рука и голова аккуратно перебинтованы, а кожанка и все оружие отсутствуют. Ощупью Павел добрался до бревенчатой стены и, пройдя вдоль нее, нашел дощатую дверь; через щели виднелось звездное небо. Толкнув дверь, убедился, что она заперта снаружи.

— Смирно сидеть, краснопузый, — донесся из-за двери грубый голос, — а то через дверь пальну.

Пошатываясь, Павел вернулся на охапку соломы. Все сомнения рассеялись. Он в плену. Поворочавшись несколько минут, он снова провалился в забытье.

Проснулся он от резкого пинка под ребра. Над ним стояли два солдата в форме царской армии, с североросскими знаками различия. Солдаты держали автоматические винтовки с примкнутыми штык-ножами.

— Поднимайся, сволочь, — процедил один. — Пошли на допрос.

Неспешно встав, Павел привычно заложил руки за спину. Второй солдат тут же связал их кожаным ремнем и толкнул Павла к выходу. Первый, закинув винтовку за плечи, пошел впереди, а второй, с оружием наизготовку, шагал за пленным.

Когда они вышли на улицу, Павел зажмурился от яркого солнечного света. Оказалось, что эту ночь он провел в амбаре богатого крестьянского дома, во дворе которого сейчас располагалось не меньше взвода солдат. Павел сразу прикинул, что шансов сбежать слишком мало… И тут его взгляд упал на подростка в военной форме без знаков различия, сидевшего у забора. Это была Инга. Ее никто не охранял, к ней никто не подходил. Было ясно, что она может спокойно подняться и уйти на все четыре стороны. Но она сидела на земле, обхватив голову руками. Павел понял все…

Легкий укол штыком в спину и грубый окрик конвоира заставили его зашагать к дому.

Пройдя через крыльцо, они поднялись по внутренней лестнице на второй этаж. Там его ввели в жилую комнату богатого, топящегося по-белому, псковского крестьянского дома. В красном углу, под образами, сидел Алексей в форме североросского генерал-майора. Павел заметил, что кроме двух «Георгиев» его грудь теперь украшают еще три североросских ордена: два «князя Андрея» и один Северный крест.

— Ну, здравствуйте, товарищ комбриг, садитесь, — ухмыльнулся Алексей, указывая на скамью возле стола. — Конвой свободен.

Грохнув прикладами об пол, конвойные вышли. Павел опустился на скамью. Посмотрев исподлобья на Алексея, произнес:

— Кто меня взял?

— Майор Сергей Колычев, — ответил Алексей. — Потомственный фехтовальщик, большой мастер штыкового и рукопашного боя. Я учусь у него.

— Нет, — помотал головой Павел, — какая часть?

— Моя гордость, — откинулся назад Алексей, — полк специального назначения в составе Управления государственной безопасности. Я приложил все свои силы и знания, чтобы создать войска, опережающие свое время на несколько десятилетий. Рад сообщить, что твоей бригады больше нет. Полторы тысячи моих ребят разделали твои пять тысяч в капусту. Я потерял тридцать пять человек убитыми и шестьдесят два ранеными, а ты — пятьсот сорок два убитыми, девятьсот девяносто три ранеными и семьсот шестьдесят два, извини, шестьдесят три, включая тебя, пленными. Остальные рассеяны по лесам и вылавливаются тыловыми частями Юденича, который берет сейчас Лугу. Да, прошлой ночью мы взяли мосты и переправы к югу от города, а утром подошли наши передовые части, закончив окружение… Сейчас эта территория — уже наш тыл.

— Злорадствуешь, — процедил Павел.

— Рад, — жестко ответил Алексей. — Мне осточертело все. Полтора года я дерусь с вами, и конца-краю не видно. Все мы озверели на этой дурацкой войне. Поверь, я сделаю все, чтобы эта вакханалия на крови поскорее закончилась.

— Все равно вы обречены, — процедил Павел.

— Нет, обречены вы, — помотал головой Алексей. — Вас не только обманули, но и предали. Ты думаешь, Ленин не знал, предлагая Оладьину мир, что это означает разгром Зигмунда, а стало быть, и вашей бригады?

— Значит, такова была историческая целесообразность, — пожал плечами Павел.

— Что меня бесит в тебе, Паша, — проговорил Алексей, — так это упертость. Бей тебя хоть в хвост, хоть в гриву, ты как твердил свои заученные лозунги, так и твердишь.

— Ты тоже, — оскалился Павел.

— Нет, Паша, я меняюсь, — возразил Алексей, — постоянно, ежечасно думаю, анализирую, ищу.

— Это потому, что ты в душе понимаешь, что не прав, — произнес Павел.