Смертники - Олег Овчинников

— Это плохая идея, — предупредил Гарин.

— Чего ты боишься? Либо поможет, либо нет. Хуже-то не станет. Понимая, что совершает ошибку, Олег снял артефакт. Стоны и свист в сознании сразу оборвались. Гарин уже и забыл, что можно не слышать пси-поля, что только так и должен существовать нормальный человек.

Порох взял Шифта за руки и отнял его ладони от ушей. Батон схватил его за плечи, чтобы он не раскачивался. Олег медленно опустил «венец» Шифту на голову. Как только кольцо коснулось волос, сталкер дернулся с такой силой, что чуть не свалил Батона с ног. Из носа у Шифта хлынула кровь, мгновенно залив весь комбинезон. Сталкер не обращал на это внимания. Он поочередно оглядел всех троих и хрипло проговорил:

— Мне не жаль уходить из этого мира. Бэллум омниум контра омнэс. А за Марину я уже отомстил.

С этими словами он прижал ладонь к сердцу, к тому самому месту, куда Гарин спрятал фотографию девушки, и откинул голову назад.

Олег так и остался стоять с «венцом» в руках. Порох пощупал Шифту пульс и прерывисто вздохнул.

— Что он сказал? — не понял Батон. — Это латынь?

— Война всех против всех, — пояснил Гарин.

— Откуда он знал это? Он не мог!.. А ты откуда знаешь?

— Не помню. Где-то вычитал. Давно, еще в детстве.

— Да ты-то ладно. А он-то?.. — оторопел Порох. — Шифт почти неграмотный был, дубина стоеросовая. Прости меня, Господи, конечно.

— Закройте ему глаза, и хватит тут торчать, — вместо ответа сказал Олег. — Держитесь ближе ко мне. Я попробую… что-нибудь попробую сделать, — буркнул он, снова надевая «венец».

Двигаясь осторожно, как по льду, Гарин повел сталкеров между неоновыми сполохами. По дороге Порох накинул на плечо три автомата, Батон подобрал несколько рюкзаков и два подсумка с рожками — на первое время должно было хватить.

— Я уже не надеялся! — встретил их наверху Столяров. — Что так долго?

— Канат нести неудобно, за все углы цепляется, — соврал Порох. Олег и Батон виновато промолчали.

— Я тут еще немного подчистил, — сказал Михаил. — Но больше сил нет. Они меня по всей крыше извозили, как тряпку.

— Туда! — бросил Порох, указывая на широкие буквы чудом сохранившейся вывески.

Привязать канат к стойке было минутным делом. Второй конец сбросили вниз — длины хватило с лихвой. Высота оказалась не запредельной, возможно, кто-то и рискнул бы прыгнуть — если бы только не асфальт. С вывихом в Зоне далеко не уковыляешь.

Через минуту четверо сталкеров были уже на улице, между главным входом и автобусом, таким родным и таким бесполезным в городе без пассажиров.

— Сначала рвем к «Светлячку». — Порох показал на разоренный магазин, стоявший на противоположном углу площади. — И дальше дворами.

— Куда ты собрался? — спросил Столяров.

— А какие у нас варианты? Скоро стемнеет, кровососы выползут на ужин. Найдем какую-нибудь квартиру с мебелью, переночуем, а завтра будем решать. Хотя решать, братцы, нечего. На эту базу я уже не вернусь.

— Аналогично, — высказался Батон.

— Ну тогда погнали, — согласился Михаил. — Олег, и сними уже эту дребедень с башки! А то зависимость разовьется, — добавил он не то в шутку, не то всерьез. — Надеюсь, хотя бы до завтра «венец» нам не понадобится.

— Надеюсь, что уже никогда, — ответил Гарин.

Первым желанием Олега было выкинуть артефакт к черту, размахнуться изо всех сил и отправить его куда-нибудь подальше в темнеющее небо. Однако несколько недобитых контролеров, маячивших во дворе, не позволили Гарину этого вделать. Сегодня погибло много сталкеров, но для Зоны это был всего лишь еще один день, вероятно, не худший и не лучший. Не первый и далеко не последний.

Вода была холодней холодной. Ту, что лилась из крана, еще можно было терпеть, а эта обжигала и сковывала ледяными тисками. Когда она поднималась до лодыжек, ты переставал чувствовать пальцы. Когда набиралась до колен, у тебя немели лодыжки. Когда достигала паха, ты понимал, что детей у тебя не будет уже никогда. Не то чтобы ты хотел детей или думал о них, просто… Складывалось впечатление, что в здании действуют две автономные системы холодного водоснабжения: обычная, для питья, и специальная, берущая воду из особо глубоких подземных источников, для пыток.

В мокром карцере нет времени. Оно остается снаружи, по ту сторону влагонепроницаемых стен. Сюда ему не просочиться. Ты не можешь сказать, сколько ты уже здесь, минуту или час. И то, и другое кажется тебе вечностью. Приходится считать: Амударья восемнадцать, Амударья девятнадцать, Амударья двадцать…

Американцы отсчитывают секунды при помощи Миссисипи, тебе повезло меньше, ведь Днепр и Днестр коротковаты в смысле количества слогов, но твой инструктор по плаванию был родом из Средней Азии, и он научил тебя перед каждым числом вставлять Амударью.

Еще он учил всегда закалывать плавки булавкой, потому что судорога может скрутить икры где угодно, даже в бассейне.

С икрами Дизель давно распрощался, но живот еще чувствовал. Судороги живота трудней всего перенести на ногах, потому что хочется согнуться, а как тут согнешься, когда воды по ноздри? Даже ртом не вдохнешь, потому что для этого пришлось бы встать на цыпочки, а ног нет, давно нет. Как нет ни плавок, ни булавки. А жаль. Плевать на судороги, ты воткнул бы ее себе в глаз и постарался бы достать до мозга. Амударья сорок четыре!

«Человек может прожить без воздуха гораздо дольше, чем ему кажется, — говорил дядя Рашид. — Нечем дышать — глотайте. Глотайте и представляйте, что дышите. В вашем организме полно воздуха, надо только его немножечко обмануть». И он показывал как. Песочные часы на бортике бассейна успевали пять раз перекувыркнуться через голову, а дядя Рашид все обманывал организм, только черные глаза хитро щурились над водой.

Амударья семьдесят семь, Амударья семьдесят восемь… Дизель глотал и представлял, что дышит. Амударья девяносто шесть… Он старательно выскребал последние капли кислорода из секретных сусеков тела.

Вот и все. Обманывать организм больше не получается. Перед глазами — темнота, в мозгу — мелкие искорки и щелчки, как будто лопаются в стакане пузырьки газировки.

«Амударья сто двадцать», — отсчитал Дизель и сделал глубокий вдох. Только сначала опустился с головой под воду.

В воде тоже полно кислорода. Если химики не врут, она состоит из кислорода на целую треть. Только черт, черт, как же он жжется, когда проходит по легким! Хуже кислоты, хуже расплавленного свинца. Но это длится недолго, секунд, может быть, десять, потом приходит успокоение. «Прости, дядя Рашид. Этому ты нас не учил…»

Но и покой, увы, не вечен. Он выходит из тебя толчками, резкими, как удар кулаком в грудь, выплескивается из распахнутого рта вместе с жидким кислородом, кислотой и расплавленным свинцом. И вот уже какая-то гнида лупит тебя по щекам, зажимает пальцами нос и пыхтит, пыхтит в лицо, лезет тебе в рот чуть ли не всей головой, словно гнида — дрессировщик, а ты — лев. И как бы ты ни сопротивлялся, эта сволочь шаг за шагом возвращает тебя туда, куда тебе давно уже не нужно. К жизни.