Пятая рота - Андрей Семенов

Глупый, глупый, глупый, глупый…

Глупый и наивный младший сержант Советской Армии первого года службы.

Какая жестокая и ошеломляющая действительность!

Какая пошлая проза жизни!

Как легко от первого же соприкосновения с грубой реальностью слетают с переносицы розовые очки юношеской сентиментальности и с каким сухим треском разлетаются они на мелкие осколки по камням и гравию, попираемые ногами жестокосердных сослуживцев и открывая глазам бесстыдный в своей обнаженной простоте мир, ярко освещенный афганским солнцем.

Мир без теней и полутонов.

В полк стали втягиваться БТРы. В своей носорожьей громоздкости они медленно ползли по бетонированным дорожкам к палаткам и только некоторые, не дожидаясь своей очереди или желая срезать путь, ехали прямо через плац. На броне сидели или шли рядом…

Нет, не герои!

Даже не солдаты.

По-хозяйски оседлав БТРы или сопровождая их вольным шагом, в расположение полка хлынула банда махновцев!

Ни на какой строй не было даже намека. Перешагнув за ворота КПП, люди веером расходились по свои палаткам и модулям, не соблюдая дороги, а лишь держа направление. Все они были одеты в отвратительнейшее тряпье, не столько ветхое, сколько грязное и среди них не было двух, одетых одинаково. Хэбэ, тельники, маскхалаты, кэзээски, трико, штормовки, сапоги, ботинки, кеды, кроссовки — все это варьировалось в невообразимых комбинациях. Глядя на это стадо то ли нищих, то ли анархистов времен Гражданской войны, я вспомнил капитана-покупателя, который на вертушке прилетел на Шайбу за молодыми — и он показался мне едва ли не франтом на фоне того тряпья, которое было сейчас надето на прибывших с операции.

Мы с Рыжим переглянулись. В его взгляде читалось то же разочарование, что и в моем:

«А где же герои?! А где же медали?! Вот этот сброд блатных и шайка нищих и есть те самые «псы войны»? В хорошее же место мы попали для продолжения службы! Даже еще короче — мы попали…».

Впечатление о горно-стрелковом полку как о сборище анархистов укрепилось окончательно, когда из БТРов, вставших возле палаток, через люки десантных отделений стали выволакивать какие-то матрасы, подушки, одеяла. Оставшиеся на броне что-то отвязывали от башни и от кормы и сверху подавали ящики, картонные коробки и что-то еще, чего было не разглядеть. Анархисты сновали вокруг БТРов как муравьи возле гусеницы, сноровисто перетаскивая весь этот бродяжий скарб в палатки.

«Мама! Куда я попал?! Забери меня отсюда. Мешочники. Как есть — мешочники».

Если бы я был художник и мне бы вздумалось все происходящее сейчас в полку с натуры перенести на холст, то картину я бы не задумываясь назвал: «Цыгане вернулись с ярмарки».

И это был бы chef-d'oeuvre.

В течение следующих нескольких часов вся это золотая орда разбившись на небольшие кучки, отдаленно похожие на строй, ходила мимо караулки в баню и из бани. В бане происходило чудесное преображение нищих в солдат срочной службы и они выходили оттуда в чистом, держа свои снятые лохмотья подмышкой.

Однако, помывка нескольких сот человек из восьми леек дело небыстрое и поэтому, дежурный по полку перенес ужин на час, чтобы все, вернувшиеся с операции, смогли привести себя в порядок, прежде, чем сесть за стол.

Караул закончился — после развода в караулку пришла смена и стала принимать дежурство. Я в последний раз, уже с новым разводящим, развел посты и снялся с караула. Сдав автомат обратно Барабашу, я с замирающим от робости сердцем пошел в свою палатку, где меня, я это знал точно, с огромным нетерпением ждали мои будущие сослуживцы трех призывов — духи, черпаки и деды.

«Как они меня примут?» — едва ли не обмирая думал я, переставляя ватные от усталости и непонятного страха ноги.

Мне очень хотелось оттянуть момент моего появления в палатке, а еще лучше придти туда после отбоя, когда все будут спать, но как бы я объяснил свое трехчасовое отсутствие? Время — семь. Отбой — в десять. Где мне шариться все это время? Вдобавок, пацаны могли бы подумать, что я сконил, а это позорно. Я вспомнил, про Мирона и Барабаша и это придало мне немного храбрости.

«Не съедят же меня, в конце концов».

Когда я вошел в палатку, взвод только что вернулся из бани. Полтора десятка пацанов, поочередно глядя в осколок зеркала, расчесывали влажные волосы, развешивали мокрые полотенца и, пардон, стираные трусы по спинкам кроватей и укладывали в тумбочки мыльно-рыльные принадлежности. Картина была мирная, почти идиллическая.

— Здравствуйте, — вякнул я, переступив порог.

Никто не бросил своего занятия. Тот, кто причесывался, продолжал причесываться, тот, кто копался в тумбочке продолжал в ней копаться, но все посмотрели на меня с явным интересом.

— А-а. Молодой? — сказал после некоторой паузы невысокий пацан с черными волосами и каким-то простым лицом, — проходи. Младший сержант? А что заканчивал?

Никто не набросился на меня с кулаками прямо с порога. Никто не сказал мне худого слова. А улыбка у черноволосого была такая располагающая, что мои страхи мгновенно пропали.

— Ашхабад. Первый городок.

— А-а, — встрял в беседу другой пацан — небольшого роста, с фигурой борца классического стиля, — знаем. Проходи. Меня Саня зовут. Его — тоже Саня. Только он — Полтава, а я Кравцов.

Меня усадили за стол, мой призыв предложил мне чаю с конфетами — «с устатку» после караула — и начались расспросы.

В замкнутых мужских коллективах — в тюрьме ли, на зимовке или в Афгане — новый человек — всегда интересен. Старожилы, годами принужденные находиться в обществе друг друга, лишены возможности хоть на минуточку попасть в родные места, хоть одним глазком взглянуть: что там и как? Не имеют они на это права. Не отсюда ли, не от постоянной ли, ни днем, ни ночью не отпускающей тоски по дому, идут корни землячества? На земляке, на человеке, родившимся и выросшим с тобой в одном городе иди в одной деревне, как бы лежит светлый отблеск тех мест где вы, еще не зная друг друга в мирной жизни, наверняка бывали каждый по отдельности. У нового человека стараются выпытать все последние новости из дома, из России, из Союза — все интересно, все важно знать, все, что происходит по другую сторону границы, куда ни им, ни мне хода нет.

«А что сейчас гоняют на дискотеках?». «А как там Горбачёв?», «Что такое Перестройка?». «А какие юбки сейчас носят девки?».

Пацаны, окружив меня плотным кольцом, наперебой сыпали вопросами, будто я с тем Горбачевым каждый день здороваюсь за руку или пришел в палатку прямиком из военкомата, а не служу в закрытых воинских частях уже восьмой месяц. Можно подумать, я знал намного больше их?! Но, не желая огорчать своих сослуживцев полным незнанием последних новостей, я пересказывал те новости, которые ловил в учебке на вражеских волнах во время занятий на радиополигоне. Шум нарастал. Интерес разгорался.

И — «традиционный вопрос нашей викторины!».