Ученик архитектора - Элиф Шафак

Книжная лавка Леона Буэндиа в Риме как две капли воды походила на лавку его младшего брата Симеона Буэндиа, расположенную в Стамбуле. Дом тоже стоял на мощенной булыжником узкой улице; дверь была такой же старой и обшарпанной; стены в комнатах сплошь покрывали полки, до отказа забитые книгами и манускриптами. Хозяин, пожилой человек с косматыми бровями и огромными ушами, хотя и напоминал брата внешне, но отличался более приветливым нравом.

– Симеон шлет вам привет, – сказал Джахан по-итальянски, после того как старик провел их в дом, усадил за стол и угостил чаем со сладким миндальным кремом.

– Ну как там мой младший братец? Чем занимается?

– Работает, читает, ворчит, – ответил Джахан.

Леон расплылся в улыбке:

– Да уж, поворчать Симеон всегда любил.

– Он хочет, чтобы вы перебрались в Стамбул, – продолжил Джахан.

– Это вряд ли возможно. Решения, которые мы принимаем, находятся во власти наших привычек, ибо первые можно уподобить овцам, а последние – пастухам.

Пока Джахан пытался постичь смысл слов Леона, Давуд произнес:

– Мы хотели бы познакомиться с Микеланджело.

Книготорговец в ответ покачал головой:

– Уважение, которое я питаю к вашему учителю, поистине безгранично. Но то, о чем вы просите, вряд ли возможно. Il Divino[20]никого не принимает. Вот уже два года он предается печали.

– А кто у него умер? – осведомился Джахан.

– Сначала он потерял брата. Потом своего любимого ученика. Все эти несчастья повергли Il Divino в глубокое уныние.

«Интересно, долго бы грустил Синан, потеряв кого-нибудь из нас?» – невольно подумал Джахан.

Леон рассказал, что покойный ученик, имя которого было Урбино, поступил в обучение к Микеланджело, когда ему только-только исполнилось четырнадцать лет. С тех пор, в течение двадцати шести лет, он был неразлучен со своим наставником. Привязанность мастера к своему талантливому ученику была так велика, что во время болезни Урбино он сам ухаживал за ним, проводя у его постели дни и ночи. После смерти Урбино Микеланджело, никогда не отличавшийся кротким нравом, стал раздражителен до крайности – по малейшему поводу он впадал в гнев, унять который просто невозможно.

– Il Divino не жалует людей, – вздохнул книготорговец. – Но тех немногих, кого он удостаивает своей любви, он любит слишком сильно.

Джахан задумчиво вскинул бровь.

«Нет, – подумал он, – наш учитель не таков. Синан никогда не гневается, припадки ярости ему неведомы. Спокойный и сдержанный, он обладает безупречными манерами. Со всеми держится одинаково приветливо и доброжелательно, никого не удостаивая особой привязанности. Хотелось бы мне, чтобы учитель был другим, таким как Микеланджело? – спрашивал себя Джахан. – Был бы я счастливее, если бы мастер питал презрение ко всем людям, за исключением лишь меня одного? Или все-таки проще и спокойнее, когда учитель испытывает расположение ко всем окружающим, включая и меня тоже?»

Леон меж тем продолжал:

– Неприязнь, которую Il Divino питает к людям, можно назвать взаимной.

– У него много врагов? – уточнил Давуд.

– О, более чем. Хотя, конечно, восторженных почитателей у него тоже немало. Одному Богу известно, кого больше.

Леон сообщил также, что у Il Divino было множество соперников, страстно желавших, чтобы возведение собора Святого Петра доверили именно им. Победа, которую великий зодчий одержал над ними, для него самого не была столь уж желанной. После того как ему поручили возведение храма, приверженцев у Il Divino стало вдвое больше, как, впрочем, и противников. Хотя Микеланджело в значительной степени использовал проект, составленный архитектором Браманте, он высказался о своем предшественнике весьма пренебрежительно, чем, разумеется, нажил себе новых врагов.

– Только представьте, Il Divino заявил, что проект Сангалло никуда не годится, ибо там совершенно не продумано освещение. Сказал, что это, мол, не собор, а какое-то пастбище.

– Пастбище? – недоуменно переспросил Джахан, решив, что неправильно понял собеседника.

– Да, именно пастбище, – подтвердил Леон. – Il Divino имел в виду, что, дескать, проект его предшественника рассчитан на тупых волов и баранов, которые ровным счетом ничего не смыслят в искусстве. Как вы понимаете, почитателям Сангалло, а таковых немало, подобные слова отнюдь не пришлись по вкусу.

Джахан тихонько вздохнул. Да уж, судя по всему, Микеланджело – полная противоположность их учителю. Синан ни разу в жизни не позволил себе пренебрежительно отозваться о другом зодчем, и не важно, был ли тот жив или уже отошел в мир иной.

– Мы слышали, что Микеланджело покровительствует сам папа римский, – осторожно заметил он.

– Так оно и есть. Если бы не защита его святейшества, противники Il Divino давно разорвали бы его в клочья, – кивнул книготорговец. Неожиданно он наклонился так, что лицо его, прежде освещенное светом свечи, оказалось в тени, и произнес: – У вашего учителя наверняка тоже есть враги.

Давуд и Джахан озадаченно переглянулись. Они не могли отрицать того, что это правда.

– Скорее всего, – едва заметно кивнув, выдохнул Давуд.

Затем Леон сообщил, что главным среди недоброжелателей Микеланджело является некий Нанни ди Баччо Биджио – архитектор и скульптор.

– Странно, не правда ли? Зачастую непримиримая вражда возникает именно между людьми одного круга и рода занятий. – И старик беспокойно заерзал на стуле, словно сознавая, что сказал слишком много.

Заметив это, Джахан произнес:

– Мы злоупотребляем вашим гостеприимством. Полагаю, нам пора идти.

– Я бы с удовольствием предоставил вам кров, но… – Книготорговец испустил сокрушенный вздох.

В еврейском квартале установлен особый порядок, объяснил он. Вечером ворота закрываются, и уже никто не может выйти прочь. Если жители квартала принимают у себя гостей, они должны непременно сообщить об этом властям.

Не желая обременять старика лишними трудностями, Давуд и Джахан попросили его порекомендовать им какой-нибудь постоялый двор. Леон позвал своего слугу, мальчика лет восьми, и приказал тому проводить гостей на постоялый двор, где, по его словам, проживало множество художников.

Молодые люди вышли на улицу, вскочили на лошадей и шагом двинулись вслед за мальчиком. Они миновали несколько улиц, застроенных богатыми домами с застекленными окнами, и несколько рыночных площадей, где на вертелах жарилась истекающая жиром свинина. Джахан уже начал подозревать, что мальчик намеренно ведет их самым длинным путем. Возможно, он хотел показать свой город гостям из Стамбула, но, скорее, им двигало другое желание – показать гостей из Стамбула всему городу, дав жителям Рима возможность полюбоваться их диковинными нарядами.