Смертельный холод - Луиз Пенни

В дверях мастерской появилась голова Габри:

– Десерт.

– Так кто, по-вашему, убил Си-Си? – спросила Мирна.

Она облизала вилку и глотнула крепкого темного кофе. От сочетания свежемолотого заваренного кофе с шоколадным тортом у Мирны голова шла кругом.

– Полагаю, сначала нужно установить, кем она была, – ответил Гамаш. – Я думаю, убийца прячется в ее прошлом.

Он рассказал им о Си-Си и ее вымышленном мире. Гамаш говорил негромким спокойным голосом, как рассказчик в старину. Друзья образовали кружок, и в свете огня из камина их лица были похожи на сияющий янтарь. Они ели торт, пили кофе, и глаза их расширялись по мере того, как становилась ясна глубина тайны и обмана.

– Значит, она была не тем, за кого себя выдавала, – сказала Клара, когда он закончил.

Она надеялась, что торжество в ее голосе не прорывается наружу. Получается, Си-Си была чокнутой.

– Но зачем выбирать себе таких родителей? – Мирна мотнула головой в сторону телевизора.

– Не знаю. У вас есть какая-нибудь теория?

Все погрузились в размышления.

– Дети часто думают, что они не родные, а приемные, – сказала Мирна. – Даже у счастливых детей бывает такой период.

– Это верно, – откликнулась Клара. – Я помню, верила когда-то, что моя настоящая мать – королева английская и что она выслала меня в колонию, чтобы я выросла как простолюдинка. Каждый раз, когда раздавался звонок в дверь, я думала, что это она приехала забрать меня.

Клара до сих пор помнила свои детские фантазии: королева Виктория стоит на крыльце их скромного дома в монреальском квартале Нотр-Дам-де-Грас, соседи высовывают из дверей головы, чтобы получше разглядеть королеву в короне и длинной пурпурной мантии. И с сумочкой. Клара знала, что лежит в сумочке у королевы. Ее, Кларина, фотография и билет на самолет до дома.

– Но ты выросла из тех фантазий, – сказал Питер.

– Да, – немного приврала Клара, – но вместо тех пришли другие.

– Бога ради. Гетеросексуальным фантазиям не место за обеденным столом, – проворчал Габри.

Но взрослые фантазии Клары не имели никакого отношения к сексу.

– В этом-то и беда, – сказал Гамаш. – Я согласен, в детстве мы все создаем свои собственные миры. Ковбои и индейцы, разведчики космоса, принцы и принцессы.

– Хотите, расскажу вам о моих? – предложил Габри.

– Добрый боженька, пусть этот дом сейчас взорвется, – пожелала Рут.

– Я представлял себя гетеросексуалом.

Это простое и ошеломляющее заявление повисло в воздухе, и все на какое-то время замолчали.

– А я мечтала о популярности, – нарушила тишину Рут. – И о красоте.

– А я мечтала о том, чтобы стать белой, – сказала Мирна. – И худенькой.

Питер хранил молчание. Он не мог вспомнить своих детских фантазий. Его разум почти целиком был занят тем, что уживался с реальностью.

– А у вас? – спросила Рут у Гамаша.

– Я мечтал о том, чтобы спасти родителей, – сказал он.

И вспомнил, как маленьким мальчиком смотрел из окна гостиной, прислонившись к спинке дивана и прижимаясь щекой к шершавой ткани. Иногда, когда задували зимние ветры, он до сих пор ощущал эту ткань на своей щеке. Каждый раз, когда его родители уходили куда-то на обед, он ждал, смотрел в темноту – когда же в ней появится свет фар. И каждый раз они возвращались домой. Кроме одного раза.

– У нас у всех есть свои фантазии, – сказала Мирна. – Разве Си-Си чем-то от нас отличалась?

– Кое-чем отличалась, – возразил Гамаш. – Разве вы до сих пор хотите быть белой и худенькой?

Мирна рассмеялась от всей души:

– Ни за что. Мне такое теперь и в голову не приходит.

– А вы все еще мечтаете стать гетеросексуалом? – спросил он у Габри.

– Оливье меня убьет.

– В конечном счете наши детские фантазии уходят или замещаются другими. Но не у Си-Си. Вот в чем отличие. Она так верила в свои вымыслы, что даже фамилию себе взяла – де Пуатье. Ее настоящего имени мы не знаем.

– Интересно, кто же были ее родители, – проговорил Габри. – Ей было под пятьдесят, верно? Значит, им должно быть где-то под восемьдесят. Как тебе. – Габри посмотрел на Рут, которая выждала несколько секунд, а потом продекламировала:

Моя мать давно умерла и покоится в другом городе,

но со мной так еще и не покончила.

– Это из стихотворения? – спросил Гамаш, когда Рут замолчала.

Строки показались ему знакомыми.

– Вы так думаете? – прорычала Рут.

И когда нас смерть моя разделит

и снова встретимся, прощенные и простившие,

не будет ли и тогда, как прежде, слишком поздно?

– Ну слава богу. Я уже боялся, что мы на один вечер останемся без твоей поэзии, – проворчал Габри. – Прошу тебя, продолжай. А то мысли о самоубийстве еще не сгустились в моей голове.

– Ваша поэзия удивительная, – сказал Гамаш.

Рут, похоже, больше поразили эти добрые слова, чем оскорбления Габри.

– Идите в жопу. – Она оттолкнула Гамаша и направилась к двери.

– Дерьмо попало на вентилятор, – заметил Габри.

Гамаш вспомнил, когда он слышал это стихотворение. Он читал его в машине по пути в Три Сосны, когда ехал сюда открывать это дело. Он аккуратно вытащил из видеоплеера кассету с фильмом.

– Спасибо, – сказал он Кларе и Питеру. – Мне нужно возвращаться к инспектору Бовуару. У вас есть какой-нибудь портфолио? – спросил он у Клары. – Я бы хотел его взять.

– Конечно.

Она провела его в свою мастерскую, к заваленному всяким хламом столу. Включила лампу, принялась перебирать стопку бумаг. Некоторое время Гамаш смотрел на нее, потом его взгляд привлекло что-то сверкающее в книжном шкафу за ее столом. Он замер на мгновение, почти боясь того, что, если он шевельнется, этот предмет пропадет. Безмолвно, медленно двинулся он вперед, осторожно приближаясь к этому предмету. Подойдя, он засунул руку в карман, вытащил носовой платок. Протянул уверенную руку и осторожно извлек предмет из шкафа. Даже через материю он казался теплым.

– Красиво, правда? – сказала Клара, когда Гамаш отошел к столу и поднес предмет к лампе. – Питер подарил мне его на Рождество.

Гамаш держал в руке сверкающий шар с рисунком на нем. Три сосны с ветвями, прогнувшимися под снегом. Под рисунком было написано слово «Noёl», а ниже, едва заметное, было что-то еще. Одна-единственная прописная буква.

Л.

Гамаш нашел шар ли-бьен.