Тревожные люди - Фредрик Бакман

– Кнут умер. – Эстель впервые произнесла это вслух и громко сглотнула.

Наступила тишина. Юлия смотрела в пол. Анна-Лена собралась что-то сказать, но вместо этого наклонилась к Эстель и тихонько ткнула ее в плечо бутылкой. Эстель взяла бутылку и, прежде чем вернуть, сделала два основательных глотка и сказала, словно самой себе:

– Кнут парковался мастерски. Мог заехать в такой закуток, куда и пятиэровая монетка не влезет. Временами, когда становится особенно больно при виде чего-то смешного, я думаю: «Эх, Кнут бы сейчас хохотал так, что забрызгал бы яйцом все обои» – и в те моменты я представляю, что он жив и правда смеется. Он никогда не был идеальным мужчиной, да и кто без греха, чего уж там говорить, но всякий раз, когда на улице шел дождь, он подъезжал ко входу и высаживал меня у самой двери. Так что я могла дожидаться в тепле, пока он паркуется.

Тишина снова повисла в гардеробной. Три женщины лихорадочно подбирали слова, но никто не знал, что сказать. «Смерть, смерть, смерть», – думала Эстель.

В одну из последних ночей, проведенных с Кнутом в хосписе, Эстель спросила его: «Ты боишься?» Он ответил: «Нет». Он погладил ее по голове и добавил: «Но немного отдыха и покоя мне бы не помешали. Можешь высечь это на моей могильной плите». Эстель так рассмеялась, что сопли брызнули на подушку. Когда он ушел, Эстель плакала так, что не могла дышать. Ее тело уже никогда не стало таким, как прежде, оно сморщивалось и сморщивалось и уже никогда не расправилось обратно.

– Он был моим эхом. Все, что я делаю, теперь звучит глухо, – сказала Эстель.

Прежде чем раскрыть рот, Анна-Лена долго молчала: несмотря на опьянение, она понимала, что выказать жадность и любопытство сейчас было бы неуместно. Но пауза не помогла, потому что когда Анна-Лена наконец высказалась, то надежду в ее словах не смогли бы заглушить не то что благие помыслы, но даже табун мустангов.

– Позвольте спросить… если это было неправдой, что ваш муж ищет, где бы припарковаться, значит, вам вовсе не нужна квартира для вашей дочери – или…

– Нет-нет, моя дочь живет в коттедже с детьми и мужем, – смущенно ответила Эстель.

«Под Стокгольмом» она добавлять не стала, чтобы не усложнять ситуацию.

– Значит, вы здесь просто чтобы… посмотреть? – спросила Анна-Лена.

– Анна-Лена, держите себя в руках, – одернула ее Юлия. – Эстель вам с Рогером не конкурент! Разве можно быть такой черствой!

Заглянув в бутылку, Анна-Лена пробормотала:

– Уж и спросить нельзя.

Эстель благодарно погладила обеих женщин по рукам и прошептала:

– Голубушки, не надо из-за меня ссориться. Я для этого слишком стара.

Юлия недовольно кивнула и погладила живот. Анна-Лена погладила бутылку.

– Сколько лет вашим внукам? – спросила она.

– Они подростки, – сказала Эстель.

– Сочувствую, – сказала Анна-Лена.

Эстель слегка улыбнулась. Все, кому довелось пожить в одной квартире с подростками, знают: они поглощены собой, а их родители продираются сквозь ужас жизни – своей собственной и своих подростков. Для Эстель там места нет, она лишь обуза. Они рады слышать ее на том конце провода в ее день рождения, но в оставшееся время считают, что в ее жизни ничего не происходит и во внимании она не нуждается. Эстель стала симпатичной праздничной гирляндой, которую достают два раза в год – на Рождество и на Праздник середины лета. Эстель с трудом подбирала слова, потому что кто-то впервые заинтересовался ее жизнью.

– Нет… я здесь не ради того, чтобы купить квартиру. Мне просто нечего делать. Иногда я хожу на показы из любопытства, чтобы послушать, что говорят люди, о чем мечтают. Больше всего люди мечтают, когда собираются купить квартиру. Понимаете, Кнут умирал медленно. Много лет он лежал в хосписе, а я ведь не могла начать новую жизнь, как будто он уже умер, но он… и не жил. Фактически нет. А я жила на паузе. Каждый день я садилась на автобус и ехала в хоспис, чтобы с ним посидеть. Читала книги. Сначала вслух, потом про себя. Что было, то было. Какое-никакое, а занятие. Без этого человек не может.

Анна-Лена подумала, что так и есть, людям нужен проект.

– Жизнь проходит так быстро. Особенно на работе, – подумала она вслух и тут же смутилась, поняв, что ее слушает Юлия.

– Кем вы работали? – спросила Юлия.

Набрав в легкие воздуха, Анна-Лена ответила – одновременно гордо и неуверенно:

– Аналитиком в промышленном холдинге. Точнее, начальником аналитического отдела, хотя всю жизнь пыталась не быть им.

– Начальником? – переспросила Юлия и тотчас смутилась: в ее голосе слышалось слишком явное удивление.

Анна-Лена это заметила, но совсем не обиделась – она привыкла к такой реакции. В обычных случаях она просто переводила разговор на другую тему, но вино развязало язык, и вместо этого Анна-Лена продолжила думать вслух:

– Да-да, это правда. Я никогда не хотела быть начальником. Ей-богу. Но генеральный директор сказал, что именно поэтому и хочет меня им сделать. Он считал, что руководитель не должен командовать, он должен давать возможность другим исполнять свои обязанности. И я пыталась быть скорее наставником. Я знаю, люди обо мне иного мнения, но наставником я была неплохим. Когда я ушла на пенсию, двое моих подчиненных в благодарственной речи сказали, что долгие годы не понимали, что я – их начальник. Многих это бы задело, но только не меня. Для меня это была похвала. Если ты можешь кому-то помочь так, что человек думает, что справился сам, значит, ты не зря работал.

Юлия улыбнулась:

– Анна-Лена, вы не перестаете нас удивлять.

Казалось, Анна-Лена сочла это самым приятным комплиментом за всю свою жизнь. Но вскоре ее снова охватили стыд и тоска, она закрыла глаза и медленно их открыла.

– Все думают, будто я… когда впервые видят нас с Рогером, думают, будто я остаюсь в тени. На самом деле это не так. У Рогера был шанс стать директором. Но моя работа… моя карьера шла в гору, и он отказался от повышения, чтобы отвозить детей в сад и забирать домой и заниматься всем остальным. Я ездила в командировки, делала карьеру и время от времени думала: все, на следующий год будет его очередь. Но этого не случилось.

Анна-Лена замолчала. Юлия в кои-то веки не знала, что сказать. Эстель не знала, куда девать руки; кончилось тем, что она снова открыла сундук и полезла туда. И выудила оттуда зубочистки и пачку сигарет.

– Надо же! – радостно воскликнула она.

– И кто здесь только живет? – поинтересовалась Юлия.

– Будете, девочки? – предложила Эстель.

– Я не курю, – тотчас выпалила Анна-Лена.

– Я тоже. Точнее, я бросила. Разве что иногда. А ты куришь? – спросила Эстель у Юлии, но тотчас прибавила: – Ах да, конечно, беременные не курят. А в мои времена курили. Ну, во всяком случае, могли затянуться. Значит, ты совсем не куришь?