Коварные алмазы Екатерины Великой - Елена Арсеньева

В навалившемся полусне Эмма с трудом осознавала, что Илларионов не разжимает объятий, хотя оба они уже лежали обессиленные, опустошенные, ни на что больше не способные – только медленно возвращаться к жизни. Его губы бродили по ее шее, щеке, виску.

– Ладно, – хрипло выговорил наконец Илларионов, – ладно. Первый раз прощается, второй раз запрещается. Я благодарен ему за то, что мы вместе смогли доставить тебе удовольствие. Но теперь я буду делать это сам, без посторонней помощи. И тебе придется привыкнуть к тем словам, которые я буду говорить. И если я захочу сказать, что это не я робкий мальчишка, а ты глупая беспомощная девчонка, что не нужно меня бояться, что больно только в первый раз, значит, я это скажу. Поняла?

– Ты можешь говорить, что хочешь, – пробормотала Эмма. – Но что значит первый раз, второй раз? Ты решил ввести это в привычку?

– А ты против? Погоди-ка.

Он резко встал, и Эмма сжалась в комок от внезапного холода. Ну да, здесь, на шестом этаже, нет центрального отопления, а калорифер такой слабенький, что толку от него никакого.

Как тепло ей было рядом с Илларионовым, как тепло!

Он огляделся.

– А холодильник где?

– Нет у нас никакого холодильника. А что, ты хочешь виски со льдом? Льда нет. И виски тоже.

– Не хочу я виски, с чего ты взяла? – Он рассмеялся. – Я пить хочу. Водички минеральной не найдется?

– Нет минералки, извини, – вздохнула Эмма. – Ни «Перье», ни даже какой-нибудь самой простенькой, в пластиковых бутылках. Хотя, кажется, вы, миллионеры, воду из пластиковых бутылок не пьете.

– Я только пиво не пью из пластиковых бутылок, потому что это пойло для свиней, – насмешливо посмотрел на нее сверху вниз Илларионов. – И вообще я не люблю пиво. А насчет воды… Где-то я читал, что только те брезгливо не пьют минералку из пластиковых бутылок, кто еще недавно представить себе не мог, что вода бывает не только из-под крана. Гениальное клеймо для пижонов, правда? Так вот, я не пижон.

Он подошел к раковине и напился прямо из-под крана, совершенно не стесняясь, что стоит голый, что Эмме видны его утомленное естество и поросшие волосами бедра, что она с любопытством разглядывает его мохнатые ягодицы и сильные стройные ноги. Сверху он был гладкий-гладкий, словно из мрамора, а внизу волосатый. Как эти существа назывались у древних? Сатиры? Силены?

Вспомнила, как его шерсть щекотала ей ноги, и ее зазнобило. Потянула на себя покрывало. Подошел Илларионов, поставил стакан на шаткий столик, обхватил Эмму руками и ногами, сунул ее голову себе под мышку, завернулся вместе с ней в покрывало.

– Слушай, я намерен кое-что уточнить. – Он сплел ее пальцы со своими. – Ты не замужем?

– Нет, – удивленно приподнялась было Эмма, но Илларионов не пустил. – Я же тебе говорила, что мой муж умер в том купе, в котором ехал ты.

– А, ну да. Значит, это все правда, что ты говорила?

– В каком смысле? – Она снова попыталась привстать, и снова ничего не вышло.

– В том смысле, что фокусы с твоим сынулей не были предлогом, чтобы познакомиться со мной?

Сейчас стакан воды ей тоже бы пригодился. А лучше два или три – в горле мигом пересохло до боли.

– Что? – прохрипела Эмма.

– Да нет, я смеюсь. – Илларионов чмокнул ее в лоб. – Ты могла бы что угодно сказать, даже о высадке инопланетян, которые хотят меня похитить, чтобы завладеть моей кредитной картой и коллекцией натюрмортов. Кстати, ты любишь натюрморты?

– Не слишком, разве только с фруктами, цветами, золотистым вином и красивыми серебряными тарелками. А с убитой дичью или ломтями серого хлеба – терпеть не могу. А вообще-то мне пейзажи больше нравятся.

– Это печально, потому что мне как раз нравятся натюрморты. Причем именно те, которых ты не любишь. Ладно, я их перевешу из столовой куда-нибудь в кабинет, куда тебе доступ будет закрыт. Вывешу табличку «Посторонним В.». Теперь такой вопрос: твой сын логически мыслить способен?

– Наверное, – пробормотала совершенно сбитая с толку Эмма, – а что?

– А то! Он думает, что я убил его отца… Что, кстати, я с ним сделал? Зарезал, застрелил?

– Отравил.

– Круто! А причина, как я понимаю, остается неизвестной. Твой сын не решит, будто я отравил его папу ради того, чтобы завладеть его женой и королевой? Он у тебя читал «Гамлета»? Над шекспировскими страстями принято смеяться, но их еще никто не отменял. Рядом с нами Гамлеты, Ромео с Джульеттами, Ричарды Третьи, Отелло… Думаю, и леди Макбет найдешь не только в Мценском уезде.

Леди Макбет? Почему вдруг о ней?

– Читал, – залепетала Эмма, – но мы же с тобой не были знакомы в Нижнем? Почему он должен так решить?

– Вроде не были знакомы, – кивнул Илларионов. – Иначе бы я не прошел мимо тебя, это я тебе гарантирую. Слушай, а почему твой мальчишка… как его зовут, кстати?

– Роман.

– Почему Ромка уверен, что я убил его отца, а ты вроде не уверена? Ты же меня спасала!.. И вообще, вряд ли ты стала бы спать с убийцей своего мужа.

Вряд ли?

– Видишь ли, согласно экспертизе, Валерий умер естественной смертью.

– То есть как? – От изумления Илларионов разжал объятия. – Тогда почему Роман гоняется за мной с пушкой?

О господи! Эмма не ожидала такого допроса с пристрастием, когда ехала на Лонгшамп подцепить Илларионова на крючок полуправды. А теперь то ли она тащит добычу на берег, то ли добыча затягивает ее в воду.

– Послушай, есть вещи, о которых я не могу говорить. Ты просто не поймешь.

– Погоди, погоди! – Илларионов сел. – Это две большие разницы: или ты не можешь сказать, или я не способен понять. Все-таки прежде чем записывать меня в дебилы, попытайся прояснить ситуацию.

– Не могу.

В ее голосе снова зазвенели слезы, и это не было игрой: она чувствовала себя сейчас такой несчастной, такой усталой, что готова была заплакать снова. Ничего удивительного. Столько времени быть как кремень, держать себя в руках – думала, что слезы просто высохли, словно вода в колодце, которым давно никто не пользовался. Оказывается, только зачерпни… И еще эти его намеки на будущее… Это манера шутить такая, что ли?

– Погоди, не плачь. – Илларионов снова прилег рядом и обнял Эмму. – Послушай меня. Мне так или иначе придется поддерживать отношения с твоим сыном. Конечно, можно с ним даже не видеться, наша жизнь – наша, его – его, но я не сторонник таких крайностей. Лучше нейтралитет, еще лучше нормальные отношения. Я вот что хочу сказать: ты за меня замуж выйдешь?

Она лежала тихо, почти не дыша.

– Дико звучит, да? – усмехнулся Илларионов, уткнувшись в ее всклокоченные волосы. – Хотя что такого? Ну, влюбился, что я, зверь какой и не могу влюбиться с первого взгляда? Правда, я всегда с первого взгляда понимаю: человек мне друг или враг, нужен он мне или нет, женщина мне только для постели или для жизни. Раньше, до тебя все были только для постели. Причем у меня бабы знаешь какие были? Людмилу ты, надо понимать, видела – это просто ничто по сравнению с некоторыми моими француженками. Такие секс-бомбы!.. Кинозвезды, честное слово. Но я знал, что рано или поздно расстанусь с ними, – и расставался легко. А с тобой не хочу расставаться. Надоели мне эти шлюхи не могу сказать как. Я хочу, чтобы женщина носила не стринги и пояс с кружевными чулочками, готовая в любую минуту отдаться первому встречному. Я хочу, чтобы до нее сквозь броню надо было добираться! И не только броню одежды и колготок, но чтобы стыдливость была какая-то, нерешительность. Моя женщина – это не кошка, которая по первому требованию готова хвост поднять, нет, моя женщина плачет оттого, что не может с собой справиться, если ее одолевает желание спать с незнакомым, с врагом… Моя женщина – это ты. Не стану петь гимнов твоей неземной красоте: красота вполне земная, а потом, думаю, ты и так все о себе знаешь…