Смерть моего врага - Ханс Кайльсон

Мне больше не нужно было его видеть, чтобы убедиться в его реальности. Я мог бы спокойно уйти. Одновременно я ощущал неосознанную похотливость окружения, которой он пользовался и которая совратила его на преступления в пагубной взаимной игре.

Три высоких полицейских чина медленно проехали по улице на своих мотоциклах, отдавая короткие приказы постовым. Издали послышались громкие команды, звук заводимых моторов и долгий вой сирены. Внезапно все пришло в движение, и, когда первый автомобиль проехал через ворота дворца, люди выплеснулись с тротуаров на мостовую. Постовые взялись за руки и образовали цепь, пытаясь сдержать напиравшую толпу. Дети подныривали у них под мышками и скакали посреди мостовой. Несколько полицейских вырвались из цепи, чтобы поймать ребятишек, заграждение ослабло, и люди хлынули в проемы и дальше на мостовую.

Я тоже отодвинулся от стены и подошел ближе. Я стоял в последнем ряду. Что-то холодное мазнуло меня по лицу. Я взглянул на часы, было почти полвторого. Я был готов.

Сначала появились два автомобиля, битком набитых вооруженными с ног до головы солдатами, они ехали так близко к тротуару, что люди потеснились назад. Меня опять прижало к стене, где я и остался, когда остальные снова ринулись вперед.

Он ехал в третьей машине. Как обычно, сидел рядом с шофером. Он был в светлом плаще, без головного убора. Выглядел здоровым, кровь с молоком, с красными щечками, будто только что из бани. Вот он встал во весь рост рядом с шофером. За ним сидели пятеро мужчин с автоматами, недоверчиво улыбаясь, они следили за толпой. Он стоял, выпрямившись, судорожно сцепив руки у нижней части живота и расцепляя их только изредка для резкого приветствия. Он был настроен благодушно и с улыбкой глядел вдаль поверх толпы, чье присутствие он лишь ощущал и, может быть, слышал как нечленораздельный рокот. Его приветствие и взгляд относились не к людям, но к чему-то, что витало между небом и землей. Расширенные зрачки блестели, как у актрис, которые закапывают в глаза какую-то эссенцию, чтобы производить впечатление даже на галерку. Стоял этакий любезный господин, и все могли его видеть, а он не видел никого и просто стоял за лобовым стеклом открытого автомобиля и чувствовал, что все пришли поглядеть на него. Иногда на его лице появлялась натянутая улыбка, словно рокот толпы застал его врасплох, словно он не ожидал его услышать. В нем не было ничего особенного, такой же человек, как ты и я, он мог бы сесть в эту машину на углу какой-нибудь улицы, выпить стакан за компанию или сыграть в скат.

Отчего бы его не любить? Как раз это делало его таким притягательным, и люди ликовали при виде его, каждый на свой лад, и ему это было вроде бы приятно. Среди окружавших меня людей не было никого, кто не ликовал. Только я стоял и молчал и смотрел, как он приближается.

Во мне все всколыхнулось. Я задрожал. Почему ты так разволновался, говорил я себе, чтобы взять себя в руки. Ответа на вопрос не было, и мое волнение росло. Вот он, пронеслось у меня в мозгу, посмотри на него хорошенько, это действительно он, да, это действительно он. Я узнал его по бесчисленным изображениям. Но тот, кто медленно приближался ко мне, стоя в своем автомобиле, был другой. Я боялся, что не постигну, что это в действительности он и есть, тот, кого я знал по изображениям и чей голос я однажды подслушал. Я боялся, что мне лишь мерещится, будто он проезжает здесь мимо меня, что зрение мое слишком слабо, чтобы видеть его и снова и снова глядеть на него и знать, что наконец-то, наконец-то я его увидел. Я медленно отодвинулся от стены дома, сделал несколько шагов по опустевшему тротуару и ступил на мостовую. Там стоял он, а здесь стоял я.

Дети с их зачарованными мамашами, все еще плясавшие перед его автомобилем, ехавшим в шаге от них, кажется, сумели привлечь его внимание. Его поза изменилась. Он наклонился немного вперед и крикнул (и я снова услышал его голос), обращаясь частью к водителю, частью к окружающим, как бы предостерегая: «Осторожно, дети. Осторожно!» И руки его при этом нервно задергались.

Тогда этот возглас казался простым и полным тревоги, и только сегодня его значение предстает в истинном свете. Сегодня он безжалостно приносит в жертву своей борьбе таких же детей, как те, которых он тогда боялся задавить своей машиной.

Его взгляд блуждал над дорогой. Я увидел светлячки его глаз и желал только, чтобы его взгляд еще немного отклонился в сторону, где стоял я и, словно во сне, разглядывал его реальную фигуру. И я, как весь глазеющий на него народ, инстинктивно вытворявший черт знает что, стараясь обратить на себя его внимание, почувствовал желание, чтобы он взглянул на меня. Я пожелал хоть на мгновение удержать его взгляд в моем глазу. Может быть, я бы тогда проник за внешний облик в суть этого явления, ускользнувшего от меня в тот момент, как я его увидел. Неужели это он много лет подряд занимал мои мысли? Не может быть. Или все-таки это он, а во мне было что-то другое, чего я не сумел распознать в его телесном воплощении? Обычная внешность мужчины средних лет сбивала меня с толку. Я слышал его голос и вообразил, что проник в его тайну.

Но то был другой голос, и он со всем прочим не вписывался красками добродушной, общительной порядочности в декорации триумфального проезда.

Позади него в машине я вдруг обнаружил обвешенных оружием солдат. Обнаружил внезапно, хотя видел их все время. Их мрачные лица производили менее благодушное впечатление. Они сидели, немного высунувшись направо и налево, готовые к прыжку, и пристально всматривались в толпу. Они видели каждого. Они так органично вписывались в картину, что их было почти незаметно на фоне главного персонажа за лобовым стеклом. Неистовое ликование на улице, казалось, не трогало их. Они сидели, напрягшись всем телом, и, когда люди слишком тесно окружали машину, они немного приподнимались с сидений, крепче упирались ногами в пол и еще более мрачно озирались вокруг.

На них все еще не обращали внимания. Они были статистами, к ним так привыкли, что смирялись с ними как с элементом декорации.

Видимо, его вид поначалу так поразил меня, что мне не пришло в голову рассматривать фигуры в автомобиле как некое целое, где не было главных и второстепенных персонажей. Кортеж проехал так быстро, меня захлестнули впечатления, я разволновался, и торопливо брошенные им слова «Дети, дети!» чуть не лишили меня самообладания. Я оказался здесь случайно, при мне не было оружия, и вообще у меня не было намерения причинить ему какой-либо вред. На мой взгляд, вооруженных людей, сидевших позади него в автомобиле, он мог бы оставить дома. И вот я увидел, как они напрягают тела, кладут руки на край автомобиля и, слегка изогнувшись, пристально осматривают каждого в толпе. Они тебя обнаружили, пронеслось у меня в голове, сейчас они подъедут, выпрыгнут из машины и схватят тебя. Я стиснул зубы. Одновременно я видел, как он стоял там впереди, все добродушнее глядя на толпу, отечески улыбаясь и, видимо, не зная, кого везет в машине позади себя.

Внезапно все переменилось. Мое наваждение рассеялось. Я понял, что обманывался и что помогал ему обманываться и обманывать меня. Раз я считал, что он мне друг, не нужно было замечать людей на заднем сиденье его автомобиля, и я мог дать ему повод тоже не видеть их, разъезжая с ними по городу. Но они всегда были вокруг него. Они были частью его самого. А если я считал, что он мне друг и давал повод не замечать их, то мне тоже ни к чему разглядывать, кого он там везет позади себя в своем авто. Это был двойной обман.