Музей «Шпионский Токио» - Александр Евгеньевич Куланов

пришел к заключению, что главная часть кузова, золотые монеты и прочие ценности были взяты англичанами вскоре после крушения…

Я очень сожалею, что Ваши ожидания не оправдались, а также что наши надежды не сбылись… Надеюсь, Вы согласитесь с моим предложением прекратить работу и спасете меня от дискредитирования, ибо я слишком стыжусь теперь перед всем миром.

В заключение я выражаю сердечную благодарность от имени моей команды Вам и Вашим сотрудникам за то содействие, которое Вы нам оказывали, и за поощрение нас в то время, как мы производили работы.

Остаюсь с совершенным почтением

Катаока»{118}.

14 ноября – ровно через 73 года после гибели «Принца» японская экспедиция подвела итоги, на следующий день свернула работы, а 20 ноября в полном составе убыла на родину.

«Японцы не нашли золота “Черного принца”, – констатировал Пильняк. – Японцы нашли “Черного принца” и погасили его легенду».

Сохранившие уважение к ним советских коллег, но оставшиеся без добычи, японцы четко выполнили все свои обязательства по контракту. А чекисты, в том числе с помощью корейского принца, на всякий случай тщательно проследили за тем, чтобы владеющие техническими секретами иностранцы ничего не утаили.

Руководитель ЭПРОН Захаров-Мейер с удовлетворением доложил заместителю председателя ОГПУ Ягоде о главной тайне, которую удалось раскрыть во время поиска английского золота – тайне, которая принесет СССР намного больше пользы, чем презренные желтые кружочки:

«Летом 1927 г. в Балаклаве над “Черным принцем” начала работать японская компания во главе с гр. Катаока, который закончил собой длинный список неудачных охотников за золотом, затратив не менее 300 000 рублей. От работы японцев Экспедиция получила большую пользу: после ликвидации предприятия мы купили у Катаока все привезенное им оборудование (в том числе мотокомпрессора, закупленные им в Англии), и тогда же мы разгадали тайну спуска в масках, которую теперь широко и используем»{119}.

Борис Пильняк, жить которому до расстрела оставалось чуть более десяти лет, резюмировал то же самое, но без деталей и со свойственным ему изяществом: «В России некое учреждение имело талант видеть не только в пространствах и вперед, но и на многие сажени, а не на три аршина, под землю и под воду. Учреждение это – ОГПУ»…

История о том, как красноармеец, чекист и панцирный демон Японию изучали

Экспонат № 35

Книга Л. В. Рубинштейна «Тропа самурая», 1934 год

В 1924 году журнал «Восточные сборники» опубликовал первый опыт Кима в качестве переводчика – Роман Николаевич переложил на русский язык несколько новелл не известного тогда еще у нас писателя Акутагава Рюноскэ и написал предисловие к своему переводу – надо признать, весьма слабое. В 1927-м вышла книга Пильняка «Корни японского солнца: Путевые впечатления» с комментариями Кима «Ноги к змее», где Роман Николаевич заявил о себе как серьезный и нестандартно мыслящий японовед с отчетливыми корейскими корнями в изучении темы. Затем агента «Мартэна» завертело в вихре бурной чекистской жизни, но литература не просто оставалась важна для Кима. Ее в его жизни становилось все больше. Не случайно и в зале «Мартэн», где, кстати говоря, хранятся и экземпляры тех самых «Восточных сборников», и первое издание соавторской работы с Пильняком, книгам отдано особое и немалое место. И не только книгам самого Романа Кима. Следующий рассказ – о том, как работа другого автора создала серьезную угрозу для жизни и благополучия нашего героя и как он ее сумел избежать.

В 1934 году по страницам журнала «Знамя», ставшего официальным рупором свежесотворенного Кремлем и Максимом Горьким Союза писателей СССР (Союз советских писателей), прокатилось эхо спора двух начинающих литераторов, «выступивших на тему Японии». В роли непримиримых противников выступили Лев Владимирович (Вольфович) Рубинштейн, только что принятый в Союз писателей (по рекомендации в том числе самого Виктора Борисовича Шкловского), и Роман Николаевич Ким, которому до обретения заветной красной книжечки оставалось еще 13 невероятно тяжелых лет. Впрочем, у последнего в то время уже имелась другая красная книжечка, не хуже, чем у Шкловского и Рубинштейна, но те об этом еще не знали. Причина конфронтации: только что состоявшаяся публикация книги «Тропа самураев», хвалебные отзывы на нее критиков и абсолютно разгромная рецензия Романа Кима в газете «Вечерняя Москва» от 26 апреля 1934 года. Поскольку экземпляр «Тропы самураев» есть в нашем музее, возьму на себя ответственность поддержать Романа Кима и заявить: книга плохая. Такой она выглядит сегодня, и такой же она казалась почти столетие назад. Но только тем, кто не оценивал незнакомую страну и ее армию с классовых позиций, а тем, кто понимал, в чем разница между Японией, описанной Рубинштейном, и Японией настоящей. Понимали не все, и Роман Ким сразу перечислил некоторых из тех, кто не понял: «Часть критиков… наградила роман эпитетами в превосходной степени: “роман проникает в сокровенную сущность японской армии”, “сослужит большую службу нашему командиру при изучении японской армии” (П. Уральцев, “Кр. звезда”), книга, “буквально открывающая армию вероятного противника”, “ценная военно-политическими познавательными элементами” (Вишневский, “Лит. газета”)».

По тону Кима видно, как он взбешен и самой поделкой, и тем, что ему приходится ее разбирать. А сделать это надо, потому что отзывы опасные: если кто-то решит, что японская армия действительно выглядит и готовится так, как это описал Рубинштейн, подобная вера в сказки может стоить жизни. Не в силах сдерживать в рамках рецензионных приличий, Ким рубил:

«Автор злоупотребляет экзотикой… Откуда это? Может быть, из письмовника психиатрического санатория в Сугамо? <…>

Особенностью рубинштейновского романа является, пожалуй, огромное количество веток клюквы, висящих над страницами…

Лакированные небылицы. Не надо приписывать японской военщине несуществующих глупостей. У них достаточно своих, настоящих…» и так далее.

Но удивительнее всего в этой рецензии ее финал. Точнее, то, что редакция «Вечерки» поместила ниже, под подписью Кима:

«Предоставляя место т. Киму, редакция считает, что отмеченные критиком недочеты романа Л. Рубинштейна не зачеркивают основной ценности этого произведения, которую и т. Ким считает бесспорной (курсив мой. – А. К.)».

Легко представить, что Роман Николаевич, увидевший в публикации такое «послесловие», оказался потрясен им еще больше, чем неуклюжей поделкой Рубинштейна, и, вероятно, слухи о неудовольствии Кима быстро достигли ушей «правильных людей». Во всяком случае, роль рефери в заочном поединке между Кимом и Рубинштейном вызвался исполнить не кто-нибудь, а известный литератор и авторитетный критик Виктор Шкловский, автор ушедшего в народ выражения «по гамбургскому счету», означающего «бескомпромиссно, всерьез, по справедливости».

Виктор Шкловский, выступивший в сентябрьском номере «Знамени» с большой нравоучительной статьей под названием «Что мы знаем о Японии»{120}, сегодня известен либо благодаря все тому же «гамбургскому счету», либо тому (может быть, даже более), что стал прототипом одного из героев булгаковской «Белой гвардии». Амбициозный, но старомодный Михаил Афанасьевич не