Стоунер - Джон Уильямс

Молодой человек снова сглотнул.

– Нет, сэр.

Стоунер еще раз кивнул и окинул аудиторию доброжелательным взглядом.

– У кого-нибудь есть ко мне вопросы? Студенты молча смотрели на него; улыбок уже не было, и кое-кто удивленно открыл рот.

– Вот и хорошо, – сказал Стоунер. – Я продолжу. Как я уже объявил вам вначале, цель этого курса – из учить ряд произведений, написанных в промежутке приблизительно между тысяча двухсотым и тысяча пятисотым годом. На пути нам встретятся кое-какие исторические события; придется преодолевать разнообразные трудности – языковые и философские, социальные и религиозные, теоретические и практические. Школьное образование в каком-то смысле будет нам мешать, ибо наши мыслительные привычки, с помощью которых мы пытаемся постичь суть пережитого и воспринятого, оказывают на наши ожидания такое же сильное определяющее влияние, какое привычки средневекового человека оказывали на его ожидания. Давайте для начала рассмотрим некоторые из привычек ума, под воздействием которых средневековый человек жил, мыслил и писал…

На первом занятии он не стал держать студентов все положенное время. Не прошло и получаса, как он завершил вступительную лекцию и дал задание на следующую неделю.

– Я попрошу каждого написать короткую работу – страницы три, не больше, – об аристотелевской концепции топоса, то есть, грубо говоря, общего места. Подробное обсуждение этого понятия вы найдете во второй книге “Риторики” Аристотеля, и весьма полезно будет прочесть вступительную статью к переводу Лейна Купера. Работу надо будет сдать в… понедельник. На сегодня, пожалуй, все.

Он сказал студентам, что они могут расходиться, но они продолжали сидеть, и он посмотрел на них озабоченно. Потом коротко кивнул, взял коричневую папку под мышку и вышел из аудитории.

К понедельнику задание выполнили менее половины учащихся; тех, кто сдал работу, он отпустил, а с остальными прозанимался до конца часа, разъясняя вдоль и поперек, что от них требуется, пока не убедился, что они его поняли и смогут написать сочинение к среде.

Во вторник он заметил в коридоре Джесси-Холла, около кабинета Ломакса, нескольких студентов; он узнал в них людей из своей утренней группы. Когда он проходил мимо, студенты отвернулись – кто глядел в пол, кто в потолок, кто на дверь кабинета. Он улыбнулся сам себе, вошел в свой кабинет и стал ждать неизбежного телефонного звонка.

Он прозвучал в два часа дня. Стоунер взял трубку и услышал в ней учтиво-ледяной голос секретарши Ломакса.

– Профессор Стоунер? Профессор Ломакс просит вас посетить сегодня как можно скорее профессора Эрхардта. Профессор Эрхардт вас ждет.

– Ломакс там будет? – спросил Стоунер. Ошеломленная пауза. Потом неуверенный голос:

– Я… полагаю, что нет… назначена другая встреча. Но профессор Эрхардт уполномочен…

– Скажите Ломаксу, чтобы пришел. Скажите ему, что я буду у Эрхардта через десять минут.

Джоэл Эрхардт, несмотря на свои тридцать с небольшим, уже начал лысеть. Ломакс взял его на кафедру три года назад, и когда выяснилось, что этот приятный и серьезный молодой человек лишен особых дарований и преподавательского таланта, ему поручили руководить программой английского языка для первокурсников. Его кабинетом служило маленькое помещение за большой общей комнатой, где стояли столы двадцати с лишним молодых преподавателей, и Стоунеру, чтобы попасть к нему, пришлось миновать их всех. Пока он шел, иные из сидевших поднимали на него глаза, открыто ухмылялись и смотрели ему вслед. Стоунер открыл дверь Эрхардта без стука, вошел в кабинет и сел напротив хозяина. Ломакса не было.

– Вы хотели меня видеть? – спросил Стоунер. Эрхардт, человек с очень белой кожей, слегка зарделся. Потом сформировал на лице улыбку и с деланым энтузиазмом произнес:

– Очень хорошо, что вы зашли, Билл.

Он ненадолго замешкался, зажигая трубку. Табак не хотел гореть как следует.

– Влажность, чтоб ее, – сказал он угрюмо. – Табак отсыревает.

– Ломакс не придет, судя по всему, – заметил Стоунер.

– Нет, – подтвердил Эрхардт, положив трубку на стол. – Но, признаться, именно профессор Ломакс попросил меня поговорить с вами, так что в некотором смысле, – он нервно хохотнул, – я передаточное звено.

– И что же вам поручено мне передать? – сухо спросил Стоунер.

– Насколько я понимаю, были кое-какие жалобы. Студенты – ох уж эти студенты. – Он соболезнующе покачал головой. – Некоторые из них, похоже, думают… в общем, им не вполне ясно, что происходит на вашем восьмичасовом занятии. Профессор Ломакс считает… в общем, он сомневается в разумности преподавания письменной практики первокурсникам на… на материале…

– Средневекового языка и литературы, – помог ему Стоунер.

– Да, – сказал Эрхардт. – Должен вам заметить, лично я понимаю ваш замысел: встряхнуть их маленько, вывести из сонного состояния, заставить включить мозги, показать им предмет с другого угла. Верно?

Стоунер серьезно, сумрачно кивнул.

– Во время наших последних обсуждений методики преподавания этого предмета много говорилось о новых подходах, об экспериментировании, – сказал он.

– Совершенно верно, – подтвердил Эрхардт. – Я всей душой за экспериментирование, за… но, возможно, иногда мы из лучших побуждений перегибаем палку. – Он усмехнулся и покачал головой. – О себе точно могу сказать, что порой перегибаю; готов признаться в этом первый. Но я… или, верней, профессор Ломакс… в общем, желателен некий компромисс, хотя бы частичное возвращение к учебному плану, использование стандартной учебной литературы… ну, вы понимаете.

Стоунер сжал губы и посмотрел в потолок; поставив локти на подлокотники кресла, он свел домиком пальцы обеих рук и опустил на них подбородок. Ответил хоть и не сразу, но твердо:

– Нет, я не хочу и не буду прерывать эксперимент на этой стадии. Передайте Ломаксу, что я намерен продолжить его до конца семестра. Окажете мне та кую услугу?

Лицо Эрхардта было уже багровым. Он напряженно проговорил:

– Я ему передам. Но я предвижу… я уверен, что профессор Ломакс будет крайне… разочарован. Крайне.

– Поначалу – возможно. Но он справится с собой. Я убежден, что профессор Ломакс не захочет вмешиваться в учебную деятельность преподавателя с большим стажем. Он может не соглашаться с методами, которые этот преподаватель использует, но пытаться навязать ему свои методы было бы в высшей степени неэтично – и, между прочим, небезопасно. Как вы считаете?

Эрхардт взял трубку со стола, крепко сжал чашечку и свирепо посмотрел на нее.

– Я… извещу профессора Ломакса о вашем решении.

– Я буду благодарен вам за это, – сказал Стоунер. Он встал, двинулся было к двери, но остановился, словно бы вспомнив о чем-то, и повернулся к Эрхардту. Небрежным тоном заметил: – Да, чуть не забыл. Я тут немного думал и про следующий семестр. Если мой эксперимент удастся, во втором семестре я, вероятно, испробую еще одну новинку. Я изучаю возможность преподавать некоторые разделы письменной практики через рассмотрение того, какой след оставила в пьесах Шекспира античная и средневековая латинская традиция. Звучит, может быть, чуточку специально, но, полагаю, мне удастся сделать материал доступным первокурсникам. Просил бы вас дать профессору Ломаксу знать о моей скромной идее; пусть поразмыслит о ней на досуге. Может быть, через несколько недель мы с вами…