Черные розы для снайпера - Нина Васина

– Или просто подлечиться! Ты говоришь, как мой психолог. Мне казалось, что уже все ясно.

– Тебе везет, – издевается Аркадий, – у тебя есть психолог, тебе все ясно. А я вот все время сомневаюсь. Если ты не хочешь ехать отдыхать, это мне понятно. – Аркадий вздохнул, подошел к сидящей Еве и поднял ее лицо за подбородок. – Оставайся здесь, мы вернемся часа через два, все расскажем.

– Нет, я поеду к детям, все равно никакого толку от меня нет. Я ненавижу бездействовать и ждать! – Ева встает и топает ногой.

– Ну, поехали? – Зоя неуверенно осмотрелась. – Я первый раз объявила такой код по угрозе безопасности. Что-то мне не по себе.

– А я первый раз избил женщину, а потом отнял у нее туфли, кому рассказать – не поверят!

– А я, – заявила Ева, – первый раз раскрыла преступление, за которое никого нельзя немедленно арестовать! Или хотя бы объявить в розыск. Отвезите-ка меня в больницу.

– Она открыла глаза, – сказали Еве, – но разговаривать ей противопоказано. Посидите тихонько рядом, можно держать за руку, если у вас нет крупных неприятностей.

– А если есть? – опешила Ева.

– Тогда не трогайте ее. И вообще, думайте про что-нибудь хорошее!

Садясь на стул перед кроватью, Ева напряженно думала, есть у нее крупные неприятности или нет. За несколько секунд пролетели перед ней любимые лица детей, Далилы, Муси, Хрустова, выплыла вдруг детская физиономия Сони Талисмановой. С чистым сердцем Ева взяла сухую холодную руку и сжала ее двумя ладонями, согревая. Анна Павловна тут же открыла глаза.

– Вы молчите, я буду говорить, а вы молчите, ладно? Я быстро, а то меня скоро выгонят. Значит, вот что мы надумали. Чтобы зеркало не открылось, нужны изменения в пересылке сигналов на «Дружбу». На саму программу обслуживания мы выйти не можем, она надежно защищена – международный эксперимент, но если учитывать то обстоятельство, что два министерства объединили и у вас теперь один информационный центр, можно, не внедряясь в космические связи, без проблем выйти на общий обслуживающий компьютер и изменить там параметры времени. Вроде того, что завтра будет тридцать второе мая. Нам же обещают полнейший хаос к двухтысячному году, когда пойдет сбой по всем компьютерам! Мы изменим число или год, в обслуживающей системе получится сбой, а основная программа останется неприкосновенной, но выйдет из строя минут на тридцать-сорок. За это время всему свету можно будет объяснить, что у нас неполадки с компьютером обслуживания, ничего страшного, а ближайшие спутники США будут проверены. Вот. Если мы ошибаемся с этим зеркалом, начальники шаркнут ножкой: барахлит обслуживающий компьютер, с кем не бывает. А что там дальше будет, я не знаю, я в этих интернациональных играх плохо разбираюсь. Мы правильно вас поняли с изменением времени?

Анна Павловна закрыла глаза, очень медленно освободила руку и сложила ее в кулак. Ева, не дыша, смотрела, как от кулака поднимается вверх большой палец и чуть шевелится, выражая крайнюю степень одобрения. Потом кулак раскрылся, все пальцы растопырились.

– Пять? – придвинулась Ева ближе. – Пять часов? Это надо сделать до пяти часов?

Опять кулак с выставленным большим пальцем.

– Я передам, но там уже работает целая бригада умельцев, я обязательно передам. Вы только не умирайте, очень смешно будет, мы все с вами угадали, а вы умрете. Вы очень красивы в вечернем платье. Я обязательно приду в понедельник. – Ева встала, пошла к двери, но вдруг вернулась и наклонилась к бледному лицу.

– Анна Павловна. Один вопрос. Я почему-то чувствую в вас бездну патриотизма. Вы хотели сами провернуть этот фокус с изменением времени? Одна? Хотя нет, подождите… Втроем, с теми самыми жертвами советских психушек?!

Указательный палец шевелится из стороны в сторону: без комментариев. Тонкие бескровные губы чуть-чуть раздвигаются в полуживой улыбке.

Ева уходит на цыпочках и в коридоре сразу же звонит в аналитический отдел. Через пару минут ее соединяют с программистом-оператором.

– Скажите мне что-нибудь, ну скажите! – Ева очень устала и еле шевелит языком. – У вас есть проблемы? У вас получилось или есть проблемы? Наша версия про испорченный будильник верна?

– Да вы успокойтесь, все хорошо. Вы были правы. Мы изменили время и число. Сейчас в космоцентре проходит экстренное совещание, в основном, конечно, все начальники хотят перестраховаться. Проблема одна. Мы не можем найти оператора, занимающегося именно этой программой, мне сказали, что он мертв, а нам позарез нужно знать контрольное время. Ну, как это объяснить… Есть точное время, до которого ежедневно с ноля часов идут контрольные проверки по техническим параметрам, понимаете? Прибор может отследить наши изменения и дать сигнал тревоги, это нежелательно для полного сюрприза.

– Она сказала – пять часов. Пять часов… – Ева убирает антенну телефона и бредет по пустому белому коридору больницы. У стола дежурной никого нет, из палаты рядом слышен смех и шепот, выглядывает розовое веселое личико медсестры. Ева останавливается и смотрит в проем двери на ночное «чаепитие» дежурных медиков.

– Валерьяночки? – интересуется врач, пропустившая ее.

– А можно я выпью? – неожиданно для себя спрашивает Ева, проходит к столу, переступая через чьи-то вытянутые ноги и разгоняя рукой голубоватый сигаретный дым.

– Отчего нельзя? Выпей, детка, только осторожно. – Старая женщина, выдувая дымом усталость изнутри, наливает полный пластмассовый стаканчик.

Ева хотела поинтересоваться, почему ей надо быть осторожной, но махнула рукой и выпила прозрачную жидкость. И тогда поняла: это был чистый спирт.

До своей машины Ева доехала на такси. К этому времени ее развезло настолько, что она расслабилась, перестала думать про работу, зашла в ночную забегаловку, потребовала сметаны и чашку кофе. Глотая редко употребляемую ею сметану, Ева вспомнила повара Казимира: это был его секрет быстрого выхода из опьянения – кусочек сливочного масла или пару ложек сметаны после водки, а через десять минут – кофе. Как в испорченном кино, перед ней возникла набережная в Стамбуле, холодный ветер над серой водой. Потом – тело Казимира в морге. Далила сказала, что он умер на катере, так и не узнав, успела Далила открыть под водой крышку сундука, в котором Еву топил Хамид-паша, или нет. Странное ощущение сердца Казимира, выстукивающего сейчас время для нее, живущей, – замедленные секунды пульсирующей крови. Под эту пульсацию в висках она вдруг вспомнила китайца – слугу адвоката, подобравшего ее на пляже. Как же звали китайца? Черт… Грустный Олень? Да, его звали Грустный Олень. Еще год назад казалось – в жизни не забыть, а услужливая память уже готовит местечко для новых имен, стирая старые. По странному уговору с собственной памятью Ева редко вспоминала мужчин, убитых ею. Этих память убирала первыми, пряча в тайнички, захлестывая ассоциациями и нервным восторгом обжигающих моментов любви тела. Вот и сейчас, только подумав про нож, так удачно запущенный ею в шею Феди Самосвала в танце, она сразу же вспомнила Хрустова, бежавшего трусцой по стамбульскому пляжу в пять утра, запах его тела, когда он взял ее на руки и нес к машине адвоката – почти безжизненную куклу в золотой кольчуге, украшенной бриллиантами. Он назвал ее тогда… Танцоркой, точно. Он сказал: «Попалась, танцорка?» Нет. «Поймал я тебя!»