Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая - Вера Камша

Как и фрошеры, но Вальдесу с Райнштайнером он скажет спасибо потом.

– Господин фельдмаршал, – негромко предложил Рейфер, – будет неплохо, если ваш приказ первыми нарушат каданские наемники. Капитан Штурриш терпеть не может насмешек, а китовники не преминут стравить каданцев с нами.

– Ойген, – Жермон сам не знал, чего хочет больше, спрятать письмо на груди или передать бергеру и смотреть, как тот читает. – Ойген, Ирэна написала! Все правда, она…

– Баронесса Вейзель опытна, она не могла ошибиться, – барон казался слегка удивленным. – Что до твоих прежних опасений, то они абсурдны. Твоя жена не стала бы таковой, если б не ответила в полной мере на твое чувство.

– Она… Ты не представляешь!

– Несомненно, ведь я пока холост. Ты уже решил, как назовешь сына, или рассчитываешь, что первой будет дочь?

– Не знаю, – растерялся Ариго, которого письмо повергло в сладостное отупение. – Все вышло как-то сразу.

– Ты «как-то сразу» женился, – Райнштайнер, как всегда, когда давал понять, что он шутит, показал зубы. – Удивляться, что ребенок берет пример с родителей, не приходится, но я повторяю свой вопрос.

– Отец хотел, чтобы в нашем доме всегда был Ги, он писал об этом из Торки, но… – Леворукий, как же назвать мать, чтобы не испортить радость?! – На письмо пролили воду, и я стал Жермоном. Потом отец все же сделал по-своему.

– Ты ошибаешься, поскольку прославленное Ариго имя получил Капотта. Твой единоутробный брат Ги не имел никакого отношения ни к вашей фамилии, ни к погибшему герою. Будет несправедливо, если в будущем, услышав про Ги Ариго, вспомнят убитого герцогом Алва негодяя. Вернув имя в дом, ты поступил бы благородно по отношению к отцу и твоему достойному предку, но я понимаю, как тебе хочется забыть.

– Хочется. Я бы назвал Арно, только не знаю, как спросить у графини.

– Это тоже будет ошибкой. – Райнштайнер поднял оброненную Жермоном перчатку. – Ты очень хороший генерал, у тебя есть друзья, а теперь еще и любимая и любящая супруга, поэтому твоя память в конечном итоге ведет к радости. А память графини Савиньяк или Юлианы фок Вейзель – это память о прекрасном, которого больше нет. Она ведет к боли, Герман, поэтому не называй сына ни Арно, ни Юстиниан, если ты думал еще и об этом.

– Подумал, – признался Ариго, – только что. Если родится сын, имя выберет Ирэна, но дочь будет только Арлеттой.

– Разумно было бы дать ей второе имя Катарина. Память о спасшей честь и достоинство Олларов королеве крайне полезна для Талига, но я не вправе настаивать. Где у тебя вторая перчатка?

– Тут где-то… – Ариго завертел головой, оглядывая свое пристанище. По дороге в Акону он твердо решил поддерживать порядок, но кавардак все равно образовался. – От меня не удирают только карты и оружие.

– От тебя по доброй воле не уходят подчиненные, что гораздо важнее. – Райнштайнер заглянул под стол и поднял осколки стакана. – В любом случае я пришлю тебе хорошие зимние перчатки. По всем признакам вам выступать через несколько дней, ты последуешь совету баронессы Вейзель и попросишь об опекунстве Савиньяка, или предпочтешь меня?

– А надо ли?

– Надо, Герман. Надо. Не будь суеверным, в Бергмарке все воюют и все заботятся о детях. Прости, но я еще раз вернусь к твоей семье. Если бы твой отец избрал надлежащего опекуна, справедливость по отношению к тебе восторжествовала бы значительно раньше, а Ги с Иорамом получили бы шанс стать достойными уважения людьми.

– Хорошо, – буркнул не желавший допускать даже мысли о смерти Ариго, – завтра нас все равно собирают, вот и скажу.

– Насколько я успел узнать Савиньяка, после совета у тебя будет очень много дел и очень мало времени. Нужно идти сейчас. Подожди, пожалуйста.

Хозяйка квартиры разводила фуксии, Жермон к ним даже не приближался. Как злосчастная перчатка очутилась на окне в горшке, генерал не представлял. Сам бы он ее там точно искать не стал.

– Те, кто считает, что женитьба меняет человека, ошибаются, – Райнштайнер взмахнул находкой, стряхивая крошево из сухих листьев. – Твоя небрежность останется с тобой навсегда, как и чувство товарищества, и готовность протянуть руку. Если бы мы поменялись местами, я свою семью доверил бы только тебе. Как и свой корпус. Будем надеяться, Савиньяк успел вернуться от генерала Шарли. Прости мою настойчивость, но в этот год нужно быть готовым ко всему, вспомни того же Дарави и сообщивших о нем теньентов.

Ариго кивнул и взялся за шляпу. Вот так-то, Герман. Ты любишь Ирэну, рвешься к ней и не желаешь сочинять завещание. Ты хочешь, ты до невозможности хочешь жить, а нужно убивать, причем отнюдь не дриксов. Зайца не жаль, но скольких придется положить, добираясь до расхрабрившейся падали? Скольких, сожри Заля Закат?!

– Герман!

– Что?

– У тебя странный вид. Так ты выглядел на Мельниковом лугу, к тому же ты порезался. Боюсь, в перчатку попало стекло от разбитого стакана.

Даже знай Штурриш, что от него требуется, он бы лучше не справился. Каданец успешно зацепился языком за дефилировавших мимо постов китовников, и словесная перепалка столь же успешно переросла в поединок. Когда «скучающий» Руппи пробрался сквозь пока не слишком густые ряды зевак, дело уверенно шло к развязке. Гвардейский кирасир заметно превосходил языкастого капитана в чистом искусстве владения клинком. Взъерошенный Штурриш только пятился, стараясь устоять под градом сыпавшихся на него ударов, контратаковать он даже не пытался.

– Наемники, чего с них взять? – Руппи еле заметно пожал плечами и присоединился к паре пехотных офицеров. Пусть видят, что «этот Фельсенбург» забрел сюда исключительно со скуки. Развлечение, конечно, не ахти, впрочем, за неимением лучшего…

– Взять-то нечего, – живо откликнулся похожий на чечета капитан, – но нам-то нельзя!

– Ах-хо! – вырвалось у кого-то из любопытствующих, когда каданская сабля опрометчиво взметнулась вверх, парируя ложную атаку в голову.

– Все!

Звучный шлепок по ребрам – миролюбивый китовник кровь проливать не пожелал и повернул клинок плашмя – скривившаяся физиономия каданца, признающего очевидное. Скоро ваш выход, капитан Фельсенбург, скоро, но не сейчас. Сперва нужно «завестись» и поругаться с начальством. В кармане свернутый отцом Луцианом кулечек с орешками, бывают и такие благословения.