Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

Один онн, не больше, но фактор неожиданности сыграл свою роль, я разжала руки и съехала обратно, по пути разорвав юбку об одно из выступающих корневищ.

Подниматься не стала. Согнула колени и опустила голову. Хватит. Набегалась. Сейчас всё кончится. Какая разница, где умирать — дома в постели, в больнице, в яме с грязью или на кладбище?

Минуты утекали одна за другой. Ветер шуршал опавшими листьями. Я открыла глаза. Пейзаж не изменился. Те же земляные склоны, та же грязь и корни.

— Где же ты? — прошептала я, глядя в чёрную жижу.

Никто не ответил. Я встала. Юбка отяжелела от грязи и тянула обратно. Объяснить своё упрямство или глупость не берусь, но я снова ухватилась за корневища, упёршись ногами в склон. Лезла быстро, в этот раз, не жалея рук и не выбирая места для упора. Я вообще не смотрела ни на что, только вперёд. То есть вверх.

Ждать, когда я поравняюсь с краем, блуждающий не стал. Атака, хоть и была ожидаемой, не стала от этого менее приятной. Три онна. В груди разгорелась боль, в глазах замелькали тени, зашумел дождь или ветер. Пальцы разжались. Иногда мы не в силах справиться с собственным телом. Третье падение получилось самым неудачным. Плашмя. На живот. Лицом в грязь, которая залезла в нос, стоило только сделать вдох.

— Раньше здесь был пруд.

Человеческий голос — последнее, чего я ожидала услышать в такой момент. Когда прощаешься с жизнью, както не думаешь, что случайный прохожий испортит всю картину. Я раскрыла рот и тут же хлебнула грязи. Замотала головой, приподнялась и сплюнула.

— На поверхность выходил родник. Вода была ледяная, — продолжала Порфийя.

На лицо налипли противно царапающие крупинки грязи.

— Потом пересох. Старая матушка говорила, это нам за грехи, — женщина, предусмотрительно остановившаяся в метре от края, вздохнула и скомандовала, — Вылезай.

Деревянная постройка смотрелась в монастырском дворе не очень органично. Скорее деревенский дом — сруб и два крыла. Через час я сидела за столом в самой большой комнате в очередной одежде с чужого плеча и наслаждалась ощущением чистоты, за последнее время успела забыть, что это такое.

Порфийя занимала "должность" сестры — хозяйки, а обитала здесь, в доме — складе. Вместо спален — кладовки, но зато стены оклеены привычными весёленькими обоями; окошки маленькие, но с занавесками, полы из необработанных досок, но прикрытые разноцветными половичками. И, конечно, ванная! Старая, глубокая, чугунная, такие очень долго держат тепло, а над ней водонагреватель, большой и пузатый.

— Теперь мне помогать будешь, — поставила меня в известность женщина. — Матушка разрешение дала.

— Там поэтому никто не работает? Изза блуждающего?

— Блуждающей, — поправила монашка. — За богоотступниками не повторяй. Господь создал нас разнополыми. Такими мы живём, умираем и возвращаемся.

Термин блуждающий, или призрак, с точки зрения языка, действительно, мужского рода, и мне ещё не встречалось ни одного человека, вкладывающего в него половую принадлежность. Это просто название, как "человек", не скажешь же "человечка".

— Хвост ведь не твой? — скорее утверждая, чем спрашивая, сказала Порфийя.

Я вспомнила режущую боль в груди, перерывы меж вялыми атаками и отступление, как только появился ещё один человек.

— Не мой.

— Так забудь. Сама после обедни схожу и докопаю. Не умеете себя вести, вот Митира и злится. Всё время в пруд лезете.

Неправда. Но возражать не стала. Какая разница, что подумает эта монашка? Мертвая Митира столкнула меня вниз. А я её даже не знала. Причина в другом. Чем так запомнился при жизни овраг призраку, что он присутствие постороннего воспринимает как угрозу?

— Значит, так, — сказала монашка, — как ты уже поняла, я здесь по хозяйственной части. Отвечаю за всё, что можно унести или потрогать.

Как мне объяснили, обязанности девочки на побегушках при сестре — хозяйке сводились к одному правилу: ничего не делать и никуда не соваться. Далее последовала короткая экскурсия по дому — складу.

Пяток комнат с различной утварью: одеждой, бельём и полотенцами, посудой, инструментами и даже мебелью, сваленной в самом большом помещении — стульями, скамейками, кроватями без ножек и спинок с потемневшими от времени матрасами.

— За это мы отвечаем, и не только головой перед матушкой, но и душами перед ним, — Порфийя благоговейно подняла глаза к потолку, как чиновники, намекая либо на имперского прокурора, либо на самого императора, которому мы особых хлопот и так не доставляем, бережём. Я не поняла, кого имела в виду монахиня, венценосца или бога, которому, боюсь, до людей дела ещё меньше, чем монарху.

— Ну, и последнее, — мы остановились перед белой узкой дверцей, похожей на створку стенного шкафа, — открывай, — скомандовала женщина.

Я послушалась, потянула на себя круглую ручку и замерла. Никогда ещё не видела зрелища столь прекрасного и отталкивающего одновременно. Не комната, а всего лишь ниша, наподобие стенного шкафа с рейками, утыканными гвоздями и крючочками, с которых свисали ленты, бечёвки, тесёмки, цепочки, словно из уголка титулованного спортсмена. Но висели на них не медали. В нишу попал свет, и кристаллы, как живые, заиграли разными цветами. Кад — арты. Жёлтые, красные, голубые, зелёные, прозрачные, матовые, огранённые, сверкающие и мутные. Множество разумов, множество жизней.

Не помню своего посещения сада камней, это всегда происходит в младенчестве. Ребёнка приносят родители. И ничто не может этому помешать: ни болезнь, ни отсутствие денег, ни отдалённость от столицы. Таков закон. То же самое, только в обратном порядке, происходит после смерти. Человек должен вернуть камень, вернее, уже его родственники. Без этого они не получат свидетельства о смерти, не говоря уже о наследстве. Это как обходной лист, только посмертный. Нарушения строго каралось, вплоть до лишения собственного кад — арта.

Я отвернулась от сияющей вереницы. Стало тошно. И одновременно смешно. Вот и вся ваша хвалёная демагогия. Живут они в мире с блуждающими, как же! Демонстративно снимают камни разума и кичатся смелостью: смотрите на нас, берите пример! А буквально в сотне метров запертые в тёмном шкафу висят их охранники.

Сама грешила подобным: снимала кристалл для общения с Эилозой. Призрака это успокаивало, а мне внушало щекочущее нервы чувство. Чувство нарушителя правил, приятное и возбуждающее.

В обители я единственная, кто остался с блуждающим один на один.

— Почему не сдаёте? — я повернулась к монахине.

— Потому что, — Порфийя перехватила створку. — Неужели мы можем выпустить часть зла в мир?

Я оторопела. Кад — арт — вещь не одноразовая. После смерти носителя обнуляется программная составляющая, и кристалл вновь поселяется в саду камней в ожидании нового хозяина, разум которого он сможет защитить. Изъятие камней разума из оборота — глупость и безответственность, напоминает денежную реформу[1]. Вот и аукнулись незаконные захоронения. Закопали сестру без всяких бумаг, а камень себе оставили. Ни дележа наследства, ни обращений родственников. А то, что кад — арт давно неактивен, так человек ушёл в монастырь, не тревожьте его мирскими делами. Умные машины тоже могут ошибаться и не отслеживать странных долгожителей. Этих мёртвых душ не один десяток, судя по количеству кристаллов.