Бастарды - Эльхан Аскеров

– Это верно, – ответил клинок после короткого молчания. – Тот клинок, забывать не стоит. Тем более что он теперь часть меня.

– Вот именно, – поддакнул юноша. – Даже не знаю, как быть. Да еще и язык.

– А что язык?

– Ну на каком языке тебя назвать? На языке матери, непонятно будет. На языке отца, наведешь на ненужные мысли. Вот и думаю.

– Есть один язык, который помним только мы, стальные. Даже повитухи его забыли. Только заклинания на нем остались да некоторые слова, которые при варке стали используют. Ты придумай имя, а я его переведу. Так будет лучше всего. И понимать будут только те, кому надо, и понятно, – задумчиво предложил клинок.

– Тогда переведи. Пронзивший время, – ответил Ал-Тор.

– Пронзивший время, – медленно повторил клинок, словно пробуя имя на вкус. – По-моему, несколько напыщенно, – высказал свое мнение клинок после короткого молчания.

– Ну вот. Опять не так, – огорченно протянул юноша и, помолчав, добавил: – Я уж надеялся, что хоть одну проблему решил.

– Решишь. Раз уж начал, значит, теперь точно решишь, – ответил клинок.

– Не узнаешь, как в лагере дела? – осторожно попросил юноша.

– Боишься, что медвежонок следом прибежит?

– От этого упрямца всего можно ожидать, – нехотя ответил Ал-Тор.

Клинок ненадолго замолчал, а спустя несколько минут весело ответил:

– Порядок. Работает наш медвежонок. Пашет как вол. Старики только диву даются, глядя на его силищу.

– Это тебе нагината сказала?

– Ну не сам же придумал.

– А, кстати, как ее зовут?

– Нагинату? – переспросил клинок.

– Ну не Такеши же, – ответил юноша.

– Нагината гею ку митсу. Сверкающая лунная тропа, – ответил клинок.

– Красиво, – ответил Ал-Тор.

– Да. Красиво, – согласился клинок.

– С какого это языка?

– С ее. С их, – ответил клинок.

– А как это звучит на старом языке? – неожиданно спросил Ал-Тор.

– Она не знает старого языка, – ответил клинок. – Она родилась на островах четыреста лет назад. И с тех пор живет в семье телохранителей. В семье Такеши, – тихо добавил меч. – Ей тоже пришлось нелегко. Бросить друзей, знакомых – все, что было дорого и уйти со своим носителем, чтобы помогать ему в его поисках. Для этого нужно не просто иметь характер, а знать и любить семью, в которой живешь.

– Не просто любить, а верить в своего носителя, – добавил Ал-Тор. – Постой! – неожиданно сообразил юноша. – Если она не знает древнего языка, то на каком же языке тогда вы говорите? Я же сам слышал, как вы говорили с ней, тогда, в первый день!

– Верно, говорили, – согласился клинок. – Но мы не люди. Выучить язык для стального, намного проще, чем для человека. Потому мы и находим общий язык намного быстрее и легче людей.

– И потому вы не ссоритесь, – с грустной усмешкой добавил Ал-Тор.

– Иногда и такое бывает, но не часто. Да и заканчивается все спором, а не дракой.

– М-да! – протянул Ал-Тор. – В этом отношении вам проще.

– Может да, а может и нет, – загадочно протянул клинок, а затем добавил: – Теперь давай помолчим. Мы скоро подойдем к городу.

– Скоро? Да до Кортеса еще скакать и скакать. Мы туда только к завтрашнему вечеру прибудем.

– Это у вас, у людей, понятия расстояния ограничены. А мы слышим друг друга за много лиг. Так что помолчи, ладно. Если что, я тебя сам позову, – ответил клинок, и в мозгу юноши исчезло ощущение чужого присутствия, словно захлопнулась дверь.

Ал-Тор тряхнул головой и медленно обвел взглядом горизонт. Солнце давно уже нагрело степь, и жаркое марево больше напоминало морские волны. Легкий ветер чуть шевелил степной ковыль, доводя эту схожесть до совершенства.

Юноша присмотрелся к полету стервятника в хрустальной синеве неба. Ровный полет птицы ясно говорил об отсутствии опасности. Стервятник плыл по поднебесью в гордом одиночестве, медленно описывая огромные круги.

Ал-Тор перевел взгляд на свой эскадрон. Убедившись, что все в порядке, а прихваченная из замка арба, запряженная парой ухоженных меринов, уверенно пылит по степи следом за отрядом, юноша тряхнул поводьями, погоняя коня. Чем ближе был город, тем сильнее юношу охватывало странное беспокойство. Что-то томило его, заставляя постоянно осматривать горизонт в поисках опасности.

Десятник, открывший Ал-Тору глаза на его предназначение, словно услышал мысли юноши. Внимательно посмотрев на Ал-Тора, он отделился от колонны и, поравнявшись с ним, тихо спросил:

– Что-то не так, мастер? Что вас беспокоит?

– Не знаю. Чем ближе к городу, тем сильнее давит что-то. Не спрашивай что. Не отвечу. И не потому, что не хочу, а потому, что не знаю.

– Воспоминания? – предположил десятник.

– Не совсем. Это скорее предчувствие. Не то, что было, а то, что будет.

– Что-то плохое? – насторожился солдат.

– Непонятно. Все в одну кучу. И радость, и грусть, и боль. Не знаю. – Покачал головой юноша.

– Может, вам не стоит идти в город, мастер? Иногда предчувствия не просто страх, а предупреждения богов.

– Нет. Я должен идти. Что-то говорит мне, что должен, – жестко ответил Ал-Тор и пришпорил коня.

Эскадрон шел к городу, не делая остановки на ночевку. В шести перелетах стрелы от города отряд остановился и ветераны принялись готовиться к проникновению в город. По плану в Кортес они должны были просочиться группами по два-три человека. Все верхом, и у каждой группы была своя история о путешествии. Только Ал-Тора должны были провезти в город с завязанными глазами, под видом человека, пораженного пустынной слепотой.

Так называли неожиданное ослепление человеческих глаз солнечными бликами, отраженными солеными озерами. В степи их было предостаточно, и в период летней засухи, пересыхая, они сверкали и переливались на солнце нестерпимым светом.

Для людей со слабыми глазами это было опасно. Хорошо, если рядом оказывались друзья, или слепота заставала человека в седле. У него оставался шанс выжить. Промыв глаза водой, ослепшему накладывали плотную повязку и везли к ближайшему жилью. После нескольких дней, проведенных в темноте, зрение человека полностью восстанавливалось. Еще пара дней в сумраке, и человек мог продолжать свой путь.

Одиночке, оставшемуся в седле после ослепления, нужно было проделать то же самое и, просто бросив поводья, положиться на своего скакуна. Ни лошадь, ни верблюд никогда не сойдут с караванной тропы самостоятельно. Человеку остается только крепче сидеть в седле и молить богов о каком-нибудь жилье.

Тот, кто оказался ослепленным, путешествуя пешком, или в этот момент оказался в стороне от своей стоянки, обречен. Человек, не имеющий возможности ориентироваться привычным для него способом, начинает ходить кругами. Очень скоро солнце высушивает тело, а степь поглощает то, что осталось.