На темных аллеях - Татьяна Тронина

Галарина сделала большие глаза и с размаху бросилась на спину, поднимая вокруг себя тучи брызг. Она смеялась так весело, совсем не обидно.

— Здрасте! — наконец смогла она выговорить сквозь хохот. — Ты же меня только день как увидел, ты же меня совершенно не знаешь!

— Нет, я знаю тебя уже тысячу лет… — Я подплыл к ней, поймал ее в воде, как рыбку, и стал рассказывать про Дали, про календарик над моей кроватью — там, в Москве.

— Так, значит, меня зовут Галариной?

— Да.

— Господи, как красиво! Сколько романтики в этом юном существе. Ни в ком не встречала столько романтики. А вдруг…

— Что?

— А вдруг ты и есть тот единственный мужчина… Тот единственный мужчина, с которым я могу быть счастлива? И что эта ночь — как подарок судьбы. Ну вдруг, вдруг?

— Я верю в это.

Потом, на берегу, мы кутались в мокрую простыню. Было холодно, весело и как-то особенно легко как тогда, когда знаешь, что впереди будет только хорошее. Мы легли на песок, еще хранивший тепло дневного солнца. Я хотел сказать Галарине, что со мной это в первый раз, но она прикрыла мне рот соленой ладонью…

На рассвете Галарина разбудила меня, молча показала мне свои руки, покрытые синими мурашками. И вправду, было жутко холодно, и не подумаешь, что это юг.

— Встретимся вечером, здесь же, — сказала она, — очень хочется спать.

Мне пришлось согласиться с ней, хотя я знал, что не смогу уже заснуть. По дороге к дому меня посетили странные мысли и чувства, точно я повзрослел за эту ночь лет на десять.

Мама спала. Она промычала что-то сердитое, когда я на цыпочках прокрался в комнату. Я вытащил спортивный костюм из чемодана и быстро выбежал обратно. Переоделся я на улице — благо было еще очень рано, людей не наблюдалось.

Тихонько стукнул в окно соседнего домика. Показалась заспанная Наташкина маман. Я показал ей знаками, что мне нужна Наташка. Маман сделала круглые глаза и скрылась в глубине комнаты.

Через минуту на крыльцо вышла сама Наташка, кутаясь в одеяло.

— Чего тебе? — неприветливо спросила она.

— Я хотел попросить у тебя прощения, — быстро сказал я, — знаешь, я был страшно не прав.

В ответ она хмыкнула недоверчиво, но я видел — сердитые морщинки на ее лбу разгладились.

— Значит, мир? — я протянул ей руку.

— Мир! — рассмеялась она, вытаскивая свою руку из-под одеяла. Мы пожимали друг другу руки и хохотали во все горло. Но вдруг Наташкин смех резко оборвался и она посмотрела на меня долгим, пронзительным взглядом.

— Ты не ночевал дома? — Мне ничего не оставалось, как молча кивнуть. Врать я совсем не хотел. — А где ты был? — продолжила свой допрос Наташка. — Ты был с той девицей, ведь правда?

— Правда.

Наташка посмотрела на меня с ужасом и отвращением.

— Иванов, а ведь я действительно тебя любила.

— Что же мне теперь делать?

— А ничего, — она зевнула нервно. — Продолжай в том же духе. А еще, Иванов, я давно тебе хотела сказать — ты большой лопух. И мой тебе совет, дружеский такой — будь осторожнее. У той девицы на роже было написано, что она хищница. Поиграет с тобой и бросит, побежит за новыми штанами. А ты, Иванов, чувствительный у нас. Ро-ман-ти-чный. Переживать будешь, убиваться…

— Ладно тебе, — махнул я рукой и ушел. Голова у меня болела, на сердце было тяжело. Наташка, конечно, не права — никакая Галарина не хищница…

Солнце уже начинало раскаляться. Я скинул свой костюм, только что гревший меня так приятно. Лег на песок возле воды, посмотрел на ослепительно синее небо. Сжал в горстях песок. И против воли из моей груди вырвался стон…

Приляг на отмели. Обеими руками

Горсть русого песку, зажженного лучами,

Возьми и дай ему меж пальцев тихо течь.

А сам закрой глаза и долго слушай речь

Журчащих волн морских, да ветра трепет пленный,

И ты почувствуешь, как тает постепенно

Песок в твоих руках. И вот они пусты.

Тогда, не раскрывая глаз, подумай, что и ты

Лишь горсть песка, что жизнь порывы волн мятежных

Смешает, как пески на отмелях прибрежных.

Анри де Ренье. Пер. с фр. М. Волошина

Дик Уэбстер жил в России уже пятый год, он был торговым представителем одной известной фирмы. Летом у молодого человека заканчивался контракт, и он собирался вернуться домой, в Америку, в свой родной Литтл Рок. У Дика с детства была заветная мечта — открыть у себя дома небольшой ресторан…

Он уже давным-давно знал, как будет выглядеть его ресторанчик, как он будет оформлен внутри, какие блюда будут подаваться и на каких тарелках. Дик с помощью друзей, заочно, даже подыскал себе повара для своего ресторанчика — классного парня из Нью-Йорка. Этому повару до смерти надоел большой город, и он мечтал жить в провинции, Литтл Рок для него был — то, что надо.

Пять лет в России позволили Дику накопить нужную сумму. Тем, кто здесь работал, платили хорошо — Russia считалась страной далекой, загадочной и опасной. Впрочем, Дик скоро привык к ней, и его контракт не был ему в тягость. Но он часто с улыбкой вспоминал те времена, когда он только собирался покинуть свою родину. Его близкие были просто в ужасе, мать плакала накануне отъезда. Дядюшка, отставной полицейский, подарил ему свой бронежилет, строго-настрого наказав ходить только в нем по опасным московским улицам. А тетя Мэг пугала племянника дикими русскими обычаями. Кузина Полли, бросив четырех детей, специально прилетела в Литтл Рок из Канады. Она привезла авиационное снаряжение своего покойного мужа, когда-то работавшего на Аляске, — мохнатый эскимосский полушубок, меховые сапоги, шерстяное белье, при взгляде на которое любого невольно пробивал пот, и главное — огромные медвежьи рукавицы. Дик поцеловал Полли в дрожащую, уже покрытую мелкими морщинками щечку и сказал, что теперь ему нечего бояться. Отец очень торжественно преподнес новенькую Библию.

Дик прилетел в Москву в начале бабьего лета. В октябре он уже снимал на любительскую видеокамеру драки футбольных фанатов, забыв под кроватью бронежилет, в ноябре научился залпом пить водку, а под Новый год ходил по Тверской без шапки и демонстративно лизал пломбир своим розовым языком.

Дик жил в квартире, недалеко от центра, которую для него снимала фирма. К следующему лету в этой квартире частой гостьей стала Машка. Машка была еще совсем юной девушкой, черноволосой, смуглой и жестокой. Ее предки назывались казаками. В постели она была — африканкой.

Итак, жизнь в чужой стране казалась вполне славной, милой, веселой, приятной и интересной. Только в самом дальнем, темном закоулке Диковой души прятался маленький, неопределенный такой страх перед этой Russia, словно свой главный секрет она перед ним еще не раскрыла.