Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения - Наринэ Абгарян

Перефразируя Толстого, можно сказать, что все семьи одинаковы в своих странностях, но каждая семья сходит с ума по-своему. Можно много чего еще напридумывать на эту животрепещущую тему, но бесспорно одно – Ицхаковы могли дать фору любой плавно скатывающейся в неадекват семейной паре. И выиграли бы всухую.

Каждый бывалый паравакарец обходил дом Ицхаковых большой дугой. И этому были очень веские причины. Вот представьте себе ситуацию – собрался паравакарец за покупками. Продуктовый находится в центре села. К нему ведут две дороги. Одна, прямая и даже местами заасфальтированная, пролегает мимо дома Ицхаковых. По этой дороге, если ме-е-е-е-е-едленным черепашьим ходом или вообще по-пластунски, до магазина добираться пять минут. А вторая петляет по окраинам села, уходит в картофельные поля, путается в бурьяне и чертополохе, огибает соседское село Варагаван и, коварно пересекая в двух местах границу с Азербайджаном, форсируя вброд реку, возвращается в село, чтобы наконец-то благополучно уткнуться в сельпо. Любой нормальный человек выбрал бы первую дорогу, так? Так. Но стреляный воробей паравакарец выбирает тернистый обходной путь, потому что проще три часа петлять по невспаханным окрестностям и соседним республикам и явиться к прилавку с инкрустированным растительными залежами фасадом, чем пройти мимо калитки Ицхаковых. А всё почему? А всё потому, что дед Амбо – больной на голову в плане гостеприимства человек. Если с Амбо опрометчиво поздороваться, он вместо ответа начинает резать барана. Если не здороваться, он через забор сварливо интересуется, чего это ты его игнорируешь, и, пока ты придумываешь себе алиби, начинает резать барана. Попытки с бешеной скоростью просвистеть мимо калитки ни к чему не приводят – Амбо выскакивает в ворота, цепляет марафонца за шиворот металлическим набалдашником своей клюки и тащит в дом, попутно затевая очередное барановредительство.

– Сара, готовь этот твой слоеный кугель с мясом, есть невозможно, но хрен с ним, пусть будет! – рокочет Амбо.

– Да ты первый его съешь и пальцы проглотишь! – откликается Сара и, споро отщипывая от сухого лаваша мелкую труху, приступает к готовке. Бабушка Сара в плане гостеприимства мужу не уступает, ее хлебом не корми, дай только чего-нибудь вкусненького для подневольного гостя приготовить!

– Амбо-джан, – пытается сопротивляться несдержанный на приветствие человек, – я просто мимо проходил, на работу опаздываю.

– Ты меня вроде как обидеть хочешь? – выпрямляется Амбо и сдвигает на затылок головной убор – в любое время года он ходит в большой, выгоревшей от солнца шляпе с засборенными от дождей полями и лишь в самую жару заменяет ее старой отцовской парусиновой буденновкой.

– Ну что ты такое говоришь, никто тебя и не думал обижать!

– Вот и усаживайся за стол, раз обижать не хочешь. – И, подхватив упирающегося гостя под локоток, Амбо волочет его в дом. – Сара, неси картофельные оладьи, пусть человек с дороги перекусит, пока шашлык жарится.

– С какой дороги, я только что из дома вышел! – пытается оказать сопротивление гость. – Яичницу из пяти яиц съел, двумя чашками крепкого сладкого чая запил!

– Ничего не знаю, садись, сейчас все будет.

Самое страшное в деде Амбо не его гипертрофированное гостеприимство и даже не желание закормить гостя до беспамятства. Самое страшное в деде Амбо – это его маниакальное стремление в любом знаменитом человеке найти хоть крупицу армянской крови. Бабушка Сара его так и называет – армянский маньяк. В своем непотопляемом патриотизме дед Амбо дошел до ручки – штудирует энциклопедии и прочие источники знаний в надежде найти подтверждение своей теории «сначала были армяне и только потом – свет», заметив в ФИО какой-нибудь известности характерное окончание – ян или – янц, надувается, как индюк, да так и ходит по дому, гордо выпятив грудь. Мол, знай наших! Не одобряет Шарля Азнавура и Сильви Вардан за то, что они «офранцузили» свои армянские фамилии, победно вздрагивает, услышав имена Себастьян или Валерьян (!), резко осуждает Эмиля Лотяну за ненужное – у (чем его Лотян не устраивал?). На попытки бабушка Сары втолковать ему, что Эмиль Лотяну – представитель совсем другой, не менее симпатичной национальности, дед Амбо раздраженно водит плечом:

– Что ты понимаешь в армянах, женщина!

Однажды, обманным путем заманив к себе приехавшего на неделю погостить у дочки украинского свата соседей, устроил дебаты на тему «кем являются по национальности люди с фамилией Касьян».

– Та забирай их всех себе! – махнул рукой сват, быстро вычислив, на какую несокрушимую твердолобость он натолкнулся.

24 апреля Паравакар предусмотрительно вымирает. Чтобы не нарываться. Потому что в этот день дед Амбо с раннего утра сильно не в духе, ходит по дому обмотанный патронташем, периодически выскакивает на веранду и сыплет ругательствами в гипотетическую сторону турецкой границы.

– Шелудивые собаки! – потрясая кулаками в воздухе, грохочет дед Амбо. – Не сомневайтесь, возмездие еще настигнет вас, и я тогда плюну в ваши трусливые души вот таким плевком!

И, могуче харкнув за порог, уходит в дом.

Каждый раз, когда приходит пора наведаться к Ицхаковым, у дяди Миши сильно портится настроение.

– Юра, будь человеком, поехали с нами! Я один этого не вынесу! – просит он моего папу.

– Миша, ты знаешь, я тебя всегда поддержу. Но к Амбо не поеду. У меня нервная система расшатана, я еще с той поездки не отошел!

В прошлом году мы тоже поехали к Ицхаковым – знакомиться с Маниной паравакарской родней. По возвращении папа три дня дымился ушами – никак не мог отойти от дебатов с дедом Амбо.

– Я ему говорю – не дури и не срамись, – грохотал он. – Д’Артаньян никакого отношения к нам не имеет! А он говорит – позор тебе, Юрик, от своих отрекаешься!

– Юра, ну чего ты кипятишься, нервы побереги, – успокаивала его мама.

– Убери валерьянку, женщина, я в порядке!

– Глаза красные!

– Глаза от возмущения красные. Когда мне говорят: «Юрик, ты позор всех армян, ты даже не знаешь, что Д’Артаньян – наша национальная гордость», – как я могу реагировать? Я не только глазами краснею…

– Но и попой. Как макака!

– Женщина!

Визит к Ицхаковым в этом году прошел в традиционно напряженной, но хлебосольной обстановке.

– На столе всего было много, – рассказывала мне шепотом Манька на уроке сольфеджио, прикрывшись от всевидящего ока Серго Михайловича нотной тетрадкой, – и мяса, и курицы, и разных других едов… еды. Бабушка Сара приготовила такое блюдо, название смешное, типа башмак. Но не башмак. Не вспомню, как правильно называется.

– Блюдо на башмак похоже? – волновалась я.

– Нет. На замазку. Из рыбы и всякой другой ерунды. Но вкусно. Правда, я есть не стала, я шашлыка поела. А Ба почти весь этот башмак скушала. Намажет на хлеб масла, ест и нахваливает. Мол – такой башмак только моя мама умела готовить, больше никто. А бабушка Сара сидела вся из себя довольная, аж с красными щеками.