Прикосновение к человеку - Сергей Александрович Бондарин

черты были самыми заметными в характере человека, здесь живущего.

Каждое лето его влекло куда-нибудь на Енисей, на большие реки Сибири. И меня зазывал туда Артем. Я помню, с какой обдуманностью, с какой тщательностью он всегда заблаговременно готовился к новому летнему походу, как он внушал мне: «Главное, не забудь в лодку хорошие накомарники, — без этого пропадешь… Как хорошо будет нам! Одна досада: лето промелькнет — не заметишь».

Но вернемся к первой встрече. Мы побывали с Артемом и в «Гамбринусе» и еще кое-где. Успели побывать везде, где было интересно и ново для него. Но опять-таки, поучительно было наблюдать его отношение к этим прогулкам, я бы сказал в шутку, несколько конспиративное, состояние, немножко стыдливое, без обычного для богемы желания бравировать своей резвостью. Я сказал бы даже, что и за общим веселым столом Артем, на мой взгляд, тоже не вполне расставался со свойственной ему сосредоточенностью, угрюмостью.

Большой плакат у входа в городской партклуб крупными, красочными буквами сообщал между тем, что здесь должен состояться авторский вечер Артема Веселого.

Зал партклуба не обязательно предоставлялся только для членов партии. Послушать концерт, посмотреть кинокартину приходили и беспартийные рабочие ближайшего Пересыпского района, охотно бывала здесь и городская интеллигенция. Подозреваю, однако, что афиши и плакаты, возвещавшие о предстоящем вечере Артема Веселого, истолковывались трагически ошибочно. Вероятно, многие не читали дальше слов «Похождения Максима Кужеля». А похождения Максима Кужеля казались им заманчивыми. Впадая в заблуждение, многие пришли послушать нового юмориста.

Зал был полон.

Вот на сцене показался длинноногий, в австрийских солдатских обмотках Эдуард Багрицкий, председатель вечера, а вслед за ним вышел и хмуро присел к столику наголо остриженный, усатый и лобастый человек. Багрицкий, небольшой мастер говорить со сцены, сбивчиво произнес несколько слов, после чего, не глядя в зал, лобастый человек развернул книжку и начал читать:

— «Вольница Буй Крыло из стокрылья Праздничек. Пыл… Ор… Ярь… Поиздили попили. Те — перечко мы поиздимо Товарищи Крой Капиталу нет пощады Долой… Березай… Вылезай…»

Каждый первоначальный жест чтеца, странная эта полудекламация сначала воспринималась как способ смешить — и в зале действительно начали смеяться. Артем продолжал читать отрывок из «Вольницы»:

— «…Ждут станичники. Хотя какое тут оружие, если Васька женится. Отгуляем отпляшем и… Ржет братва на слова не верит Га га га го го го ха ха ха… Васька пузырится… Бабы визжат… Рви ночки Равняй деньки папаша то есть буржуй ихний безусловно пляшет На затылке смятый котелок…»

Ну вот, как и следовало ожидать, недоразумение начало сказываться. В зале зашумели, чего-то требовали. Артем Веселый продолжал читать, но уже не смешил.

Зал начал быстро пустеть. Вечер был испорчен и сорван.

В смущении мы ждали Артема у выхода из клуба. Нам было стыдно за случившееся и больно за нашего гостя. Но вот он показался, как всегда без шапки, с портфелем в руке, из-за воротничков чистой рубашки выглядывал рубец матросской фуфайки. И сразу своим невозмутимым видом он успокоил товарищей. Усмехнувшись, Артем сказал:

— Это — пустяки. И это со мной уже случалось. Нужно будет еще раз повторить. Нужно продолжать наше дело именно затем, чтобы такого больше не случалось. Нелегко это, не просто, потребуются годы, но верю твердо: революция победит, свое дело мы доведем до конца. Писателя будут слушать! — убедительно сказал Артем.

Повеселев при виде этой несокрушимой убежденности, кто-то предложил:

— Хлопцы, в «Гамбринус»!

— Нет, — отвечал Артем, — сейчас не могу.

— Ну-ну, пойдем, не дело!

— Нет, товарищи, не могу: чешется рука. Пока читал на сцене, надумал, как кончить главу, которая не давалась. Я в твою сторону, — обратился Артем ко мне и щелкнул замком портфеля. — Хочешь, пройдемся вместе.

Уже наступили майские сумерки. Но в этот год еще не всегда работала городская электростанция, фонари на улицах не зажигали, темно было в окнах домов. Зато сильнее чувствовалось над городом высокое весеннее небо.

Хорошо в молодости шагать пешком по городу из края в край, радуясь своим силам, своей причастности к жизни, ко всему, что происходит вокруг: спешат люди, смеются девушки, позванивают трамваи, волнующе зацветают сады. И небо, небо, небо! Ни один день не проходит бесследно, с утра — радость, к вечеру — чувство душевной полноты. Все говорит. Много говорило мне и это новое знакомство с Артемом, но не все было мне здесь понятно. Я удивлялся и тихо спрашивал:

— Неужели же тебе все равно — успех или провал? Удивляюсь я, как это ты, такой человек, и вдруг все оставил, занялся книжками?

— А какой такой человек? — сурово пробасил Артем.

— Боец революции. И сейчас кажется, что тебе нужно ходить не с портфелем, а с парабеллумом на бедре.

Артем отвечал:

— Конечно же не все равно. Горько. Не все равна как раз потому, что еще много надо учиться… Всем нам еще учиться и учиться. «Такой человек, беспокойный, боец революции, и с такой усидчивостью взялся за перо, за литературу — странно». Нет, друг, тут удивляться нечему. Как это тебе объяснить? — Артем приумолк, потом продолжал: — Поражать из маузера гораздо проще, чем убивать словом. Даже не так. Пуля убивает врага, а перо, слово — это привлекает друга! Вот почему я хочу быть писателем…

Мы проходили мимо большого серого дома, в котором помещался рабфак. Навстречу нам из дверей здания валила в вечерней темноте звонкая толпа.

— Ух ты, — ухнул Артем. — Сколько еще дела! В действительности по стране еще даже не май, а только едва апрель. И есть еще сторонки и не одна, где только еще ручейки побежали… Но как это хорошо! Какая весна!.. А у тебя разве не дрогнет сердце, когда ты увидишь крестьянского парня, а то мастерового с книгой под мышкой?

Не скрою, Артем угадал. Это чувство мне было знакомо. В сущности, ведь то же самое творилось сейчас в нашем недавнем и очень важном знакомстве.

Говорить больше не хотелось. Артем бормотал про себя:

И лето такое короткое,

Как теплая майская ночь.

У ТРЕХ КОЛОДЦЕВ

В годы моего детства среди мальчиков почитались не только стрелки, рыболовы и чемпионы французской борьбы — мои сверстники собирали гербарий и коллекционировали бабочек. Вот почему на даче у Куяльницкого лимана, под Жаваховой горой, в моем углу рядом с самодельным карабином поразительной правдоподобности стояли и совсем настоящие сачки для ловли бабочек. И трудно сказать, что было сильнее — порывы воинственной отваги или добрые чары миролюбия.

Не одна рама, сокровищница сказочной красоты, была уже заполнена лучшими образцами бабочек — всецветный и гармонический, яркий и мягкий калейдоскоп. Суставчатое,