Доктор Смерть - Виктория Дьякова

Осенью сорок пятого, когда суд в Нюрнберге был в полном разгаре, Маренн навестила старого друга своего приемного отца — маршала Петэна. Он был приговорен к смерти за измену, но, учитывая его преклонный возраст, смертную казнь заменили пожизненным заключением, которое он должен был отбывать в крепости до конца своих дней. Так должна была закончиться жизнь одного из самых знаменитых маршалов Франции, защитника Вердена.

Пространство и время по-разному влияют на слово «измена». Кто-кто, а Маренн хорошо знала это. Она понимала, что трагедия, разыгрывавшаяся в человеческих сердцах, превосходит сами сражения, которые только что отгремели, сколь невыносимо тяжел порой бывает выбор, который нельзя не сделать.

Когда-то девочкой она наблюдала дружбу двух молодых офицеров, Фоша и Петэна. Оба они стали позднее маршалами. И обоим предстояло сделать выбор, который перечеркнул всю их прежнюю жизнь. По сути, оба решали одну и ту же задачу — спасти Францию или спасти себя. И оба выполнили свой долг, принеся себя в жертву. Только Фош сделал это на поле брани, отдав приказ стрелять по своим. Лишь бы остановить немцев, двинувшихся на Париж. А Петэн… Он хорошо знал, как никто другой, что Франция не готова к войне, народ не успел проникнуться мыслью о сопротивлении, армия деморализована и отступает. Победа в Первой мировой войне стоила Франции столь могучих усилий, что страна надорвалась. Она не имела способности к сопротивлению, у нее не было сил — ни военных, ни моральных. Лучшее, что мог сделать Петэн в такой ситуации — то, что он и сделал. Как бы это не казалось чудовищно впоследствии. Он сократил до минимума бессмысленные потери, он спас культуру нации, спас от разрушения Париж. Он пожертвовал именем, чтобы освободителем чуть позже явился другой, его ученик. Но Петэн сохранил ему то, что предстояло освобождать — страну, столицу, а не руины и хаос. Могло бы случиться и так, если бы Петэн вел другую политику в сороковом году. Маршал Фош, войдя в историю освободителем Франции, разбил собственное сердце и жизнь. Несмотря на то, что Франция воздвигла ему монументы, возвеличивала его при жизни, он умер от горя и тоски. Он сделал выбор, и хотя история признала, что выбор был верен, самому герою он не принес покоя. Он пожертвовал ради Франции собой. То же самое сделал и Петэн. Между ними только одна разница. Один остается в памяти народа олицетворением победы, другой — злодеем и предателем. Но оба несчастны одинаково.

Когда она вошла к нему в камеру, он обернулся. Морщинистые скулы дернулись — он, конечно, узнал ее. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга — престарелый маршал и стройная женщина в закрытом черном платье с высокой короной каштановых волос, уложенных вокруг головы. И время словно откатилось назад. Она чувствовала себя юной девушкой с картины Серта и видела в нем не старика — молодого, отважного генерала, командующего второй французской армией, оборонявшей крепость Верден.

Юный французский лейтенант, совсем еще мальчик, выпускник Сен-Сира, — тот самый, который уже тридцать лет лежит в могиле под Триумфальной аркой на площади Звезды, — в который уже раз, попав в окружение со своим батальоном, единственный из офицеров, оставшийся в живых, отвергал предложения немцев о сдаче. Он отражал все атаки германцев, помня слова легендарного наполеоновского генерала о том, что «гвардия умирает, но не сдается!». А значит, Франция умирает, но не сдается.

Он принял смерть в восемнадцать лет под лавиной неприятельского огня, и все солдаты последовали его примеру — никто не дрогнул — чтобы войти в историю, и каждый год в день провозглашения победы в Великой войне принимать государственных лиц с венками и почестями под сводами арки, воздвигнутой во славу тех самых генералов, на которых он хотел равняться. Они оба помнили его живым, и даже помнили его имя, хотя тридцать лет с тех пор он числится Неизвестным солдатом. И помнили, как вздымались штыки над месивом из мяса, крови и обугленной земли, победно отражая солнце, едва проглядывавшее сквозь черные клубы порохового дыма. Они все это помнили оба. И помнили, что, несмотря на гибель лейтенанта и его батальона, немцы все же обошли Верден, и тогда казалось, что все жертвы — зря.

И конечно, оба помнили встречу сорок третьего года. И оба понимали, что в восемнадцатом году они и представить не могли, какой извилистой окажется жизненная дорога — для них обоих. Что, победив германцев в восемнадцатом, они окажутся их пленниками спустя всего лишь двадцать с лишним лет. И конечно, еще один человек незримо присутствовал в этот день на их встрече в камере тюрьме в Жуанвиле. Маршал Фош, для него — близкий друг, для нее — приемный отец. Они оба были виноваты перед ним. Она — тем, что поняла и простила слишком поздно. Он — тем, что не сумел сберечь Францию, которую тот, другой, спас в восемнадцатом году столь дорогой для себя ценой. Он был последним, кто умолял ее не оставлять Францию, и, невзирая на чины и ранги, шел за ней под дождем, умоляя вернуться к отцу. Он забрал ее из богадельни с новорожденным младенцем на руках, когда Генри уже умер, он с великим сожалением сажал ее на пароход в Марселе, обещая, что они оба, Фош и он сам, нет, они трое, он, Фош и Франция, всегда будут любить ее и ждать, когда она вернется. Вот она и вернулась.

Она приблизилась к нему.

— Мари, — Петэн взял ее за руку, по сморщенной щеке скатилась слеза. — Я рад, что ты вернулась, что дожил до этого дня. Я знаю, что французы меня не простят, во всяком случае, нескоро. Но ты… Ты прости меня. Не за то, почему я оказался здесь. За то, что не нашел нужных слов, чтобы убедить тебя не уезжать в восемнадцатом.

— Простите вы меня, — склонив голову, она прижалась лбом к его плечу. — Я только теперь понимаю, что если бы не уехала тогда, возможно, все сложилось бы иначе. И моя жизнь, и ваша, и его…

Она говорила о Фоше, и он кивнул, понимая. Да, Франция Петэна была совсем не той, что Франция Фоша. И он сдал Париж, который тот защитил в восемнадцатом. Но если бы она не уехала, маршал Фош остался бы жив, он дожил бы до сорокового года, и тогда, возможно, сама Франция была бы другой, она осталась бы такой, как в восемнадцатом, она нашла бы в себе силы к сопротивлению и победе. Маршал Фош — маршал победы. Но он ушел, его похоронили с помпой, а все покатилось, как придется.

Конечно, суд не мог не учесть заслуги Петэна. Юный лейтенант, погибший под Верденом, и через тридцать лет служил оправданием своему генералу. Суд не мог не принять во внимание, что Петэн исключил Францию из всех планов Гитлера, ограничившись только одним легионом, который послал в поход на Восток. Он старался способствовать освобождению пленных англичан, тайно поддерживал деятельность Сопротивления. Без Петэна не мог бы столь триумфально вернуться де Голль. Но если история и сможет оценить его заслугу, то только когда со времени окончания второй войны пройдет не меньше лет, чем теперь прошло со дня окончания первой.

— Я буду вас навещать так часто, как только мне это позволят, — пообещала она, стараясь преодолеть дрожь, предательски звучащую в голосе.

— Я буду ждать тебя, как ждал все эти годы. Береги себя. И дочь.

В предостережении маршала скрывался нешуточный резон. Она, конечно, мало заботилась о собственной безопасности. Но как она могла поступать иначе. Ее заступничество за Кнохена, посещения Петена не могли не вызвать подозрений. И вот однажды вечером, навестив ее в Версале, де Трай сообщил ей, что шеф Второго Бюро французской разведки заинтересовался ее досье и уже запрашивал разрешения на его проверку.