Лесная крепость - Валерий Поволяев

И поднял его. Несколько минут постоял рядом, придерживая руками, чтобы столб не завалился, наладил себе дыхание, подождал, когда оно перестанет сбиваться, затем подлез под столб и поволок его к полуторке.

На этот раз шофёра-гвардейца проняло, он, громко хлопнув дверью кабины, выскочил наружу и пристроился к младшему лейтенанту, но сделал это неловко – не знал, как помочь, тот тащил столб, будто ломовая лошадь, не видя помощника, тащил на спине и тащил да ещё кряхтел. Так и дотащил до машины, а водитель только прыгал рядом, да руками взмахивал заведенно, – совершал много бесполезных движений. Подтащив столб к кузову полуторки, младший лейтенант приказал гвардейцу:

– Отваливай борт!

Водитель поспешно откинул борт и кинулся было к столбу, чтобы помочь закинуть его в кузов, но младший лейтенант обрезал помощника суровым возгласом:

– Не надо, я сам!

Возглас прозвучал так, что гвардеец не замедлил отступить от лейтенанта, вздохнул и обиженно поджал губы: чем же это он не угодил офицеру?

Младший лейтенант засипел, запрокинул головку столба на край кузова, простреленной алюминиевой пластиной кверху, потом напрягся, поддел тело столба плечом, приподнял и одним сильным движением подвинул его в кузов на целые полметра.

Лихой гвардеец снова сунулся было к нему, чтобы подсобить, по выражению его лица было понятно, что сам бы он, в одиночку, ни за что не взялся за такую меринову работу, Ломоносов это видел, а то, чего не видел, чуял нутром, как всякий разведчик, поэтому он вновь шуганул помощника:

– Не надо!

Он так, в одиночку и загнал тяжёлый столб в кузов полуторки. Отёр лицо ладонью и приказал водителю:

– Закрывай борт!

Пока гвардеец возился с бортом, скрежетал запорами, лейтенант надвинул пилотку на голову и уселся в кабину. Шофёр, отряхнув руки, уселся в кабине рядом, не успел спросить, куда ехать дальше, как младший лейтенант скомандовал:

– Давай вперёд!

Гвардеец завёл мотор и медленно тронул полуторку с места, обогнул пепелище и по старому следу, проложенному в рослой траве, выехал с территории штаба отряда. Спросил с плохо скрытым опасением:

– А на мину не напоремся, товарищ младший лейтенант?

– Бог не выдаст, свинья не съест, – однозначно ответил младший лейтенант.

– А если я мусульманин? – неожиданно решил продолжать разговор гвардеец.

– Я же сказал – бог не выдаст.

Шофёр, окончательно поняв, что разговора не получится, обречённо махнул рукой: чудной какой-то младший лейтенант ему попался, ни каши с ним не сваришь, ни горохового киселя. Надрывно, на тонкой ноте ныл мотор полуторки – что-то в нём было отрегулировано не так, а как сделать так, чтобы плаксивого нытья не было, шофёр не знал либо просто ленился, предпочитая отдавать свободное от поездок время привычному занятию – сладкой дрёме.

Впрочем, крутить баранку он научился – довольно ловко объехал подбитый немецкий танк с дочерна закопчённой башней, вдавил в землю чужую каску, будто старую консервную банку, и вырулил на примятую колёсами колею.

– Дальше куда, товарищ младший лейтенант? – Он покосился на хмурого, сосредоточенного Ломоносова.

– Давай прямо до развилки дорог, на развилке повернёшь налево.

– А на мину не наедем? – вновь взялся за своё гвардеец. – Сапёры предупредили – здесь много неснятых мин. И немецких полно, и наших. Наши, говорят, ещё с сорок первого года стоят… Минировали, когда ожидали прихода немцев.

– Враки! – Ломоносов усмехнулся. – Я сам был тут в сорок первом году, никто ни одной мины не поставил. Сведения совершенно верные.

– Этого я не знаю, и вообще я не я, и хата не моя… Что услышал от сапёров, то и передал. За что купил, за то и продал.

Ломоносов покосился на гвардейца, понял: врёт, отвернулся от него – такого парня он не взял бы к себе на заставу. Гвардеец понял, что для младшего лейтенанта он не представляет никакой загадки, и обиженно поджал губы, решил, что больше вступать в разговоры с офицером не будет, себе дороже.

Мимо машины полз изломанный войной лес, в изувеченных, с расщепленными, разодранными, рваными стволами деревьях пели птицы. Радостно, ликующе, громко, как в жарком июне сорок первого года. И всё-таки песня птиц сорок четвёртого года отличалась от птичьих трелей сорок первого…

Ломоносов молчал – думал. Водитель тоже молчал – дулся. В тон его настроению тонко, обиженно подвывал мотор, под колёсами полуторки что-то стеклисто хрустело, младший лейтенант вгляделся – это был шлак. Немцы насыпали его, чтобы не буксовать, – видать, неподалёку отсюда у них находилась какая-то контора, они и облагородили дорогу.

Вспомнился Чердынцев. Мрачный, неразговорчивый Ломоносов помрачнел ещё больше, кадык у него дёрнулся, подпрыгнул, потом тихо опустился, словно поплавок, утонувший в слезах.

Чердынцева было жаль – до сих пор эта жалость, боль эта не прошли в Ломоносове… Просьбу умирающего командира он выполнил – переправил жену его Наденьку на Большую землю, в Москву, а вот как сложилась её судьба дальше, Ломоносов не знал совершенно.

Да и много ли узнаешь, находясь вначале в партизанском отряде, а потом, когда фрицы побежали, в действующей армии?

Сейчас, когда его выдернули из армии и перевели в пограничное управление НКВД, назначили начальником заставы, времени, возможно, будет побольше, и он сможет сделать запрос, узнать, что сталось с женой командира. Ломоносов невольно вздохнул.

Мимо проплыл ещё один танк, наш – «тридцатьчетвёрка» с задранной вверх пушкой и расклёпанными тяжёлым ударом гусеницами, танк окружали несколько сожжённых немецких машин – схватка тут была нешуточная. Шофёр-гвардеец – человек малоопытный, порох, видать, нюхал только при учебной разборке патронов, когда новобранцев знакомят с содержимым боеприпасов, и не более того, – не знает, что там, где есть следы прямого боестолкновения, как на этой дороге, где валом громоздится сожжённая техника, мин быть не может, их просто не успели поставить, здесь война двигалась на хорошей скорости и сапёрам было не до этого. Другое дело, если бы тут шли затяжные оборонительные бои.

Хотя, конечно, во всех случаях ухо надо держать востро. Ломоносов подтянул к себе автомат, лежавший в ногах, родной ППШ, сапогом на всякий случай ткнул вещмешок – там среди консервных банок с харчами, в основном, с американской тушёнкой, лежали и круглые автоматные диски, три штуки, набитые патронами под «верхнюю пуговицу», и пара гранат. Ломоносову показалось, что впереди в небольшой горелой пади мелькнули тени в мышиной форме – по здешним лесам бродит немало недобитых фрицев, и поодиночке бродят они, и группами, и этих обозлённых вояк следует опасаться. Особенно эсэсовцев, которые знают, что в плен брать их не будут, а взяв, особо чикаться не станут – расстреляют.

– Что там? – краем глаза уловив движение младшего лейтенанта, спросил гвардеец.