Ригодон - Луи-Фердинанд Селин

Нам хватает опыта даже с избытком!.. Еще бы! Начиная с Бютта!.. И наконец Дания, мы увидим… как я вам говорил, как я и думал, этот Большой Бельт очень спокойный, датское море светлой голубизны, для туристов… не сильная зыбь, однако уже достаточная, чтобы волны обзавелись красивыми пенными гребешками и чайки с криком носились вокруг… поистине картинка для буклетов, неотразимая прелесть… сказать по правде, эти чайки не только пикируют в волны, они набрасываются на винты, на кильватерные струи и особенно на иллюминаторы кухонь, на остатки пищи, на содержимое мусорных баков… все, что плавает, что выбрасывается в море… пенные гребешки… зыбь… до самого горизонта, огромные облака плывут по небу… все это продлится не менее часа… мне знаком другой берег, куда мы пристанем, Корсор… всему свое время, я вас поведу туда… а теперь самое деликатное, паром причаливает, поезд проходит через стык, легкий толчок… пересекая Бельт, пассажиры надышались свежим воздухом… я вижу сиделок, они – не мы, мы только собираемся высунуться!.. Скорее в наш угол, и в путь!.. До Копенгагена еще сто километров… мы на наших неизменных стульях, в глубине вагона-ресторана… из-за голода, я уже сказал, совершенные сомнамбулы… я вижу, что Лили мигает и щурится… однако нельзя поддаваться… и нельзя, чтобы Бебер вылез из сумки, Лили держит ее на коленях… думаю, мы все же иногда дремали… Начиная с Фленсбурга, не зная о том, не отдавая себе отчета, черт побери, и не надо!.. Это не самый подходящий момент, чтобы расслабиться – смею сказать, и вы меня поймете – в убаюкивающем окружении, в постукивании колес поезда, что катится легко, будто на роликах!.. Хи-хи!.. Это смешно?… Нет!.. Не смешно!.. Мы как-никак с улицы Жирардон… из пассажа Шуазель… из Безона и так далее… мы больше всего нуждаемся в мире… в Бавьере не меньше, чем в Дании, чем в любом другом месте… они все такие добрые, что до смерти осточертели… погодите, не уходите, я имею в виду журналистов, которые являются воровать мое время, и телевидение, взбесившее меня, «о мэ-этр!» со своей передвижкой и сотней микрофонов… они исчезли так же, как и явились… рассеялись навсегда… весь мир, в действительности, воет оттого, что у него нет подходящей арены… весь мир требует нас, чтобы покарать, как надлежит, Петьо все приготовил, Кусто и Ландрю, и Вайян… и даже те, которые еще не существуют, эмбрионы в инкубаторах, поборники справедливости, которые разовьются в мясников и расчленителей, доселе никогда невиданных… мы увидим… берите отовсюду понемножку, я вам раскрою чудовищную мерзость! Со времени «Путешествия», из которого крадут, заимствуют, выдирают, которое обгладывают, у меня воруют все, попросту говоря… вся орда!.. У меня впечатление, что с 33-го я их всех угощаю, они сидят за моим столом, и все требуют добавки, жрут, до отвала, и никогда, никогда они не признают… вы заведете речь о гостях, однако же я никогда никого не приглашал, они полагают, что все им должны… более того: с 33-го они сделали все, чтобы меня четвертовали, разъяли на части, содрали с меня кожу живьем… они претендуют на то, что только они существуют в литературе, а я никогда не существовал!.. Плутни плагиаторов! Это длится с 33-го… я содержатель харчевни, я злюсь! Вы скажете мне: они имеют право, я с этим согласен, пусть, но чтобы они потом не орали: «Грязный подлец, мы никогда о нем ничего такого не знали!» Каково! Возмущение меня захлестывает, от малейшего намека я воспламеняюсь… извините меня! Я возвращаюсь к нашему поезду, точнее, к нашему вагону-ресторану… я говорю о проблеме подвески и комфорта: перед войной вы совершенно не чувствовали рельсов… здесь нам, правда, ни в чем не отказывали… нам оставалось только обслужить себя, толстая повариха предлагала… возьмите то! и это! Я согласился на маленькую чашечку кофе, Лили тоже, Бебер… на рубленую, жаренную на сале свиную котлетку!.. Он поглощает… мнгам!.. Мнгам!.. Он не стесняется… порядок! Я рискну выглянуть… приподнять занавеску… знакомый пейзаж… фермы, как в Нормандии… за исключением пастбищ… земля такая скудная, травы так мало, что скотина никогда не выходит из стойла… а зима долгая, безжалостная, холодно круглый год… месяца два, примерно, когда они остервенело набрасываются на эти глыбы земли, заставляя ее родить, вопреки всему, пшеницу, корма, фасоль, картошку… а потом все приобретет «балтийский» вкус… абсолютно безвкусно… треска, земляника, фасоль, спаржа взаимозаменяемы… тот же самый «балтийский» вкус… через двести тысяч лет ветер и волны отвоюют назад эту землю, все сотрут, унесут, затопят… Дания, Тиволи, тюрьмы, монархия и сельское хозяйство, все эти ужасы… я знаю, что говорю!.. Они держали меня два года в заключении ни за что, для развлечения, недаром же они никогда не впустят меня в свою страну в качестве туриста… не знаю, есть порочные типы, их было много на галерах, часто вовсе не заслуженно, сильные личности, жертвы великого страдания, которые предпочитали погибнуть под ударами… вы видите господ в автомобилях, самых богатых в стране, высокопоставленных, всегда готовы перепрыгнуть через пограничный столб, вырвать с корнем самый могучий платан… выпустить бы всем кишки и зашвырнуть – в кусты!.. Скорей! О, как можно скорей!

Я отклоняюсь, рискую потерять тебя уважаемый читатель, но это инстинкт, не знаю, закончу ли я когда-нибудь эту книгу, хронику фактов и жестов, которые имели значение двадцать лет тому назад… тридцать лет… но где же место для сегодняшних фактов?… Все люди моего круга уехали, за исключением нескольких подонков, которые ничего не знают, мельтешат, спорят по пустякам, перепрыгивают из одной газеты-однодневки в другую, от премии Коньяк к Гаргарину, от Эйхманн-Рилепс к Секу-Маррану… назвать это жизнью трудно, особенно в моем случае, когда я чувствую, что Мойры готовы перерезать нить моей жизни, как будто забавляются… да! игрушечки! Но это не мешает тому, чего вы ждете от меня, а я, вместо того чтобы вести репортаж, больше не знаю, где нахожусь… ах, да!.. Мы уже приступили к кофе… и я собрался рискнуть, подняться и посмотреть на эти поля… вот! Только бросить взгляд… та же равнина… несколько вспаханных участков… ни пожаров… ни развалин… конечно, это может однажды случиться, но они еще не пострадали… ни железнодорожные пути… этот поезд идет по сплошному очарованию… Копенгаген через час, приблизительно… офицер Красного Креста, конечно, не придет к нам… я предчувствую… благосклонность, которую он к нам проявил, может дорого ему обойтись… погрузить нас и наших малышей! Ему придется объясняться, а там, наверняка, полно сволочей среди его начальничков, в Швеции… «нейтралы», этим все сказано… словом, мы воспользовались… наш «Красный Крест» – он был великолепен… всегда есть маленький шанс, среди страшных бедствий, очень хрупкий… я видел в Аблоне, совсем еще малышом… наводнение, вы знаете, в 1910-м, вам стоило только коснуться кормовым веслом берега или камней, и вас несло по реке… хоп! И вы оказывались в Шуази, вертящийся волчок среди бурлящей пены… килем вверх!.. Вам крышка!..

Ах, ладно!.. Ладно!.. Я еще смотрю… все та же равнина… может быть, мы остановимся… это будет Роскильд… их Шамбор… Шамбор весь в развалинах!.. Этой стране не хватает камней… и не только камней… всего!.. Мошенники уже много веков извлекают из этого прибыль, макрель и сардины, репу и артишоки!.. Как бы я не потерял вас по пути, наши малыши пристроились, а вы? Если я собью вас с толку, что станете делать?… Не может быть и речи!.. Роскильд – Копенгаген, на этой скорости через полчаса… наш поезд проезжает Роскильд, не подавая сигнала… будет ночь, когда мы прибудем… тем лучше! Темнота благоприятствует лицам, одетым в лохмотья… следует признаться, брезент и веревки… есть накидки, которые нас выручают… но глядя на себя при свете, понимаешь, в каком плачевном мы виде… вот! Вот! Поезд сбавляет скорость… и почти сразу же… остановка! Время говорить всем «до свидания!» Нашей милой кухарке… и – хоп!.. Две мои трости, и – на платформу!.. Я вижу вокзал, они все с повязками, как и во Франции, «гражданской обороны», все фонари синие… быть может, их бомбили?… Или предосторожность?… О, долго ждать не приходится, кто-то появляется тут же… меня уже выследили… другой офицер Красного Креста… он подходит к нам: «Здравствуйте, доктор!.. Хорошо доехали?… И вас, мадам, прошу принять уверение в моем глубочайшем почтении!..» – это датчанин, судя по акценту… по оборотам речи. Но какая странная униформа!.. Петлицы и нашивки на мундире, аксельбанты… кокетливое украшение в опереточном стиле… не место и не время болтать… он здесь с какой-то целью?… Он должен проследить, чтобы мы избежали неприятностей… я возражаю ему… замечаю, что никто не выходит из этого поезда… значит, эта остановка только ради нас?… Поезд должен проследовать дальше, в порт, для погрузки в Мальме… я знаю… словом, выходит, остановка здесь только для нас троих. Лили, меня, Бебера… наши маленькие кретины устроены, мы их больше не интересуем, они стали шведами, слюнявые, немые, глухие… я часто думаю теперь о них, тридцать лет спустя, живы ли они, стали ли взрослыми… может быть, они уже не пускают слюни, хорошо слышат, идеально воспитаны… старикам не на что надеяться, не правда ли? Но малыши, все-таки… мы их оставляли там маленькими детьми… особенно после Сартрувиля… я задаю себе вопрос по поводу Сартрувиля, что же стало с маленькой Стефани! Она не то, что они, здоровенькая крепышка, ей было только восемь дней, я принес ее в больницу в Иссудуне, там произошла трагедия, о которой она никогда не узнает, вокруг нее все было разрушено, весь квартал, бомбовый удар, дом в огне, она в своей колыбели, и никого! Мы вернулись за нею, чтобы отвезти ее в Сартрувиль, в мэрию, она была в отличном состоянии… я спрашиваю себя, кем она могла стать?… О наших слюнявчиках, о семнадцати инфантильных кретинах мы так никогда и не получили никаких известий… сейчас они, может быть, олимпийские чемпионы по горным лыжам?… По тяжелой атлетике?… Нечего смеяться, с малышами все возможно… со стариками – ничего… наконец мы здесь, на этом перроне с нашим новым «Красным Крестом»… довольно странно, должен признаться… и прежде всего, как он узнал, что мы приехали, кто его предупредил?… Такой же фокус, как в Германии, где мы никогда не могли оказаться где-либо, даже скрытые налетом сажи, в туннелях или под бомбовым водопадом, без того чтобы какой-нибудь остгот тут же не вмешался в разговор, я его и различал-то с трудом, этого типа, который всего лишь намеревался нам помочь… ну и, прежде всего, куда же мы направимся?… Я любопытен!.. «У вас тревоги каждую ночь?» Он отвечает: нет!.. Я этого не понимаю, он лжет, через две колеи, под синим светом два… три отряда землекопов… которые роют-трамбуют… как в Ульме… и в Ростоке… я хочу увидеть эту строительную площадку, я любопытен, и я таки вижу ее!.. Рабочие освещены ацетиленовыми горелками… вижу, они очень худые и у всех скверные физиономии… они не молоды, все до синевы бледны и потрепаны… я думаю: «немцы забирают у них все!» Как в Париже… да, конечно, это очевидно, но гораздо позже я убедился, когда фрицы уже ушли, что у этих всегда такой вид, когда на улице 15°… 20° ниже нуля, и что они очень плохо одеты, чуть ли не голые… у них такой вид, словно они долгие годы провели в тюрьме… и это не пустая болтовня… но, не странно ли… весь перрон в нашем распоряжении… Лили, я, Бебер… и не менее странный «Красный Крест»… он датчанин, он сказал нам, что знает французский и английский, он спрашивает, куда я собираюсь отправиться… в Копенгаген?… И говорит, что может нас принять, предоставит в наше распоряжение целый этаж… о! ля-ля! Нет! Премного обязаны!.. Гостиница «Англетер»! Именно туда! Никуда больше! Не будет ли он так любезен нас проводить?… Он приехал на машине… замечательно!.. Две минуты… Vesterbrogade!.. И вот мы уже там!.. Самая насыщенная магазинами улица, похожая на улицу Сент-Катерин в Бордо… и Гранд-Пляс, большая площадь… Konges Ny Tow, снова-таки напоминает Бордо… большая провинция… нужна адаптация, это жизнь, о которой мы уже начисто забыли! Не только потому, что это провинция, а потому, что улицы выглядят по-довоенному, с тротуарами, витрины нормальные, нет развалин, картинка городской жизни, которую, казалось нам, мы уже никогда не увидим… мы здесь иностранцы, нам здесь нечего делать… опасно даже просто находиться на этих улицах, как в прежние времена… настоящие шоссе, тротуары, витрины… будет не так здорово, когда на улицах появится народ, когда настанет день… и вот вы уже на Гранд-Пляс… Konges Ny Tow, статуя короля посередине, на коне, Кристиан, думаю, IV… на другой стороне площади – театр… как в Бордо, тот же стиль, но менее удачная архитектура… о, однако лучше, чем Шатле!.. Прямо перед нами – дорога, перспектива самая живописная, маленький порт, очень колоритный, с одной стороны крошечные домишки, их много, это похоже на старинную улицу Бутери, с ее сутенерами и старыми сводницами, проститутками, девочками и мальчиками… потом причал для почтовых пароходов дальней связи… вы думаете: и все это почти у дверей отеля… это удовольствие для туристов… на мой вкус, гораздо привлекательней, чем улица Лапп или ночной Гарлем… я знаю, что говорю, это известные мне факты, хорошо известные, в смысле места, ситуации, привилегии, я наблюдал в течение двух лет, а не одного дня, выгрузку всякого отребья после ночных облав под высокими сводами западной тюрьмы Vesterfangsel, каждую ночь два-три воронка, сутенеры и проститутки, клиенты и их жены, бездельники, наркоманы и пьяницы в обнимку… их направляли на «обработку», не могу вам это описать! «Силовой массаж» до полной отключки! Крик и вопли стояли такие, что свод содрогался, а витражи чуть не лопались… даже закованные в кандалы, как я, осужденные на смерть, ждали этого момента, своего единственного развлечения, «обработки» после облав, этой вакханалии воплей и рева… всегда примерно около трех часов… Kloken tre! Ny hawn, этот уголок порта, причал всех мыслимых и немыслимых пороков, как раз перед отелем «Англетер»… вы скажете: мы отклоняемся!.. Нет!.. Я отлично знаю, где мы находимся, на вокзале… на платформе… с этим невероятным «Красным Крестом»… речь о том, чтобы не допустить оплошность…