Звезда Парижа - Роксана Михайловна Гедеон

был внутри ее, внутри каждой клетки, по ночам она в беспамятстве шептала его имя всякий раз, когда было хорошо, — так как же можно было существовать, не имея возможности послушать его голос, увидеть его лицо, коснуться густых светлых волос, залюбоваться чуть меланхоличной усмешкой, заглянуть в темно-синие глаза, те самые, что когда-то сводили и продолжают сводить ее с ума?

Адель не знала, что за сила в этом человеке, почему она тянется к нему. Одно его слово, и ей, казалось, ничто не было нужно. За ним она пошла бы на край света. Сейчас, после разговора с Делессером, она сидела в полной растерянности рядом с кроваткой Дезире, всматривалась в личико спящей дочери и вдруг поймала себя на мысли, что ищет в ребенке черты Эдуарда. Чем больше их было, тем дороже была ей Дезире. Она любила ее болезненной, огромной, печально-жертвенной любовью. Но даже она, эта крошка, не могла успокоить Адель сейчас, когда нервы были так расстроены, а сердце пронизывала острая, как игла, боль.

Мари д'Альбон… Боже мой, ведь весь выигрыш будет на ее стороне, ибо что подумает Эдуард об Адель, которая донесла на него и из-за которой его арестуют? Она и так совершила столько постыдных поступков, что он навеки отвернулся бы от нее, а теперь еще и это.

Надо же, она сотворила все эти гадости как бы в пику ему, и теперь же проклинала себя за то, что была так глупа. Вся эта ее дурацкая карьера, проституция, приемы, скандальные танцы — как же глупа она была! Зачем намеренно делала всё, что бы стать недостойной его? Зачем? Безумных! ужас охватывал Адель, когда она вдруг ловила себя на мысли, что совершенно не понимает, зачем было затрачено столько усилий на создание того, чем она недавно гордилась, но что на самом деле даже в ее глазах ничего не стоило?

Как сомнамбула, она грезила, вспоминая то счастливое лето, встречу в Нейи, когда отдалась ему, пытаясь этими воспоминания приглушить боль, но та жгла душу еще сильнее. На какой-то миг ей даже почудился голос Эдуарда, все его мягкие интонации, и, опомнившись, Адель вскочила на ноги. Лицо ее было бледнее полотна, глаза пылали.

— Я не могу этого больше выносить, — проговорила она, пытаясь вернуть себе ясность мыслей. — Это слишком больно.

За окном уже сгустились сумерки, и шел крупный мокрый снег. Адель, не сказав никому ни слова, вышла на улицу, кутаясь в меховое манто и некоторое время бесцельно шла вперед по тротуару, под газовыми фонарями, разливающими свет, и даже не задумывалась о том, как опасно пешком бродить по вечернему Парижу в столь роскошных собольих мехах. Впрочем, опасность ограбления вообще волновала ее меньше всего: пожалуй, она могла бы сейчас сбросить манто на землю и пошла бы дальше, ничего не заметив, — такое оцепенение и тоска охватили ее.

Адель шла через какие-то бульвары, переходила улицы, едва спасаясь от мчащихся экипажей, группы каких-то прохожих расступались перед ней, снег таял на ее ресницах и мало-помалу струйками начал стекать по щекам. Остановившись, наконец, под одним из фонарей и ощутив какое-то неудобство, она вдруг с удивлением обнаружила, что очень замерзли руки — перчатки она забыла дома; и только это напомнило ей об извозчиках. Она наняла экипаж, не видя лица кучера, и велела ехать на улицу Сен-Луи. Когда лошади, проделав множество заторов, связанных с вечерней суетой, доставили карету на место, было почти одиннадцать вечера.

Адель сразу заметила, что в отеле де Монтрей не спят. Расстояние между коваными прутьями ограды оказалось неожиданно широким, по крайней мере, она легко сквозь них проскользнула и пошла напрямик, мимо деревьев, к дому, топча по пути занесенные снегом клумбы. Никто ее не остановил, двор был безлюден. Адель видела только свет, льющийся сквозь портьеры. Освещены были и вестибюль, и гостиная, и столовая — расположение комнат Адель помнила еще с того единственного раза, когда была здесь.

Странная сила толкала ее вперед. Побродив вокруг мраморных ступенек парадного входа, Адель приблизилась, почти припала к огромному и высокому, от пола до потолка, окну гостиной, коснулась щекой ледяного стекла, так, что и всё тело пронзил жуткий холод, минуту тупо вглядывалась в колыханье прозрачных кисейных занавесок и тяжелых, тканых золотом портьер.

Потом в этом колыхании Адель стали чудиться фигуры людей. Она увидела силуэт Антуанетты де Монтрей, сидящей у камина и оживленно с кем-то беседующей, а поодаль от нее — двух мужчин. В одном из них она узнала Эдуарда. Он стоял, чуть откинув красивую светловолосую голову, тугой изящный галстук подпирал ему подбородок. Сердце Адель пропустило один удар. Чтобы успокоиться, она вновь обратила взор к графине де Монтрей и вдруг разглядела, что напротив хозяйки дома сидит гостья — графиня де Легон. Да-да, это была она. Кто угодно мог приезжать в этот дом, только не мадемуазель Эрио.

С невероятной болью Адель вдруг осознала свое положение: она стояла здесь одна, на холоде, в темноте, подглядывая в окна, как нищенка… И это она, первая красавица, богатая и обеспеченная женщина! Она понимала теперь, что чувствуют бедные дети, наблюдающие с улицы детские балы в богатых домах. Войти внутрь не было никакой возможности. Мало того, что она совершенно не могла бы говорить с Эдуардом в присутствии посторонних, вдобавок получился бы скандал, а скандалов с нее достаточно.

Раздался стук подъезжающего экипажа. Адель в испуге отшатнулась, как застигнутая врасплох воровка, потом сообразила, что бояться нечего, и ступила вперед, узнав на дверце кареты герб барона де Фронсака. Эта встреча показалась ей знаком судьбы. Она поговорит с дядей Эдуарда, он ведь знает ее, он даже в некоторой степени виноват перед ней, и она попросит…

Уже не затрудняя себя обдумыванием деталей, Адель быстро пошла к экипажу и столкнулась с бароном лицом к лицу.

— Мадам, — пробормотал он в замешательстве, еще не видя ее. Потом обернулся, и глаза их встретились. — Адель? — спросил он с некоторым удивлением. — Адель Эрио?

— Да.

— А что вы здесь делаете?

— Хочу увидеться с вашим племянником.

Взгляд барона де Фронсака изменился: теперь он смотрел как бы сквозь нее. Меньше всего ему хотелось видеть здесь эту девчонку. Антуанетта, которую он ставил превыше всего на свете, уже несколько раз высказывала мысль, что встреча ее сына с дочерью фальшивой графини может иметь слишком разрушительные последствия. Кузина даже утверждала, что Эдуард признал какую-то там девчонку своей дочерью, и Жозеф де Фронсак как раз собирался это проверить. Барон не понимал ни чувств Эдуарда,