Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе - Лучано Паваротти

Есть еще одно неудобство, правда, не столь существенное по сравнению с необходимостью постоянно пребывать в разъездах, но в равной мере неприятное. Недавно я начал понимать, что знаменитостей, если они ведут себя, скажем так, не совсем идеально, нередко осуждают немного строже, чем обычных людей. Если простой человек — я имею в виду незнаменитый — теряет терпение и начинает возмущаться по какому-то поводу, то в круговороте повседневных плохих и хороших дел это быстро забывается.

Но если какая-нибудь знаменитость вдруг выразит недовольство или взорвется гневом, все начинают горячо обсуждать подобное событие и, возможно, запомнят его надолго, если не навсегда. Два-три таких случая, и вот уже весь мир убежденно твердит: «Да, он хорошо поет, но у него очень тяжелый характер, он очень неприятен как человек, какая-то капризная примадонна…»

А между тем это «плохое» поведение нередко всего лишь результат какого-нибудь недоразумения. Я вовсе не хочу сказать, что сам всегда поступаю только разумно, но все же гораздо чаще, нежели может показаться стороннему наблюдателю со стороны. Вот вам пример. Недавно я выступал с концертом в Бруклин-колледже. Когда выступаю с таким почетным концертом, особенно где-то в совершенно незнакомом зале, мой агент нанимает лимузин и отвозит меня на место, а потом ожидает у подъезда, чтобы отвезти обратно в гостиницу.

В тот вечер в Бруклине стоял прямо-таки арктический мороз. Я надолго задержался после концерта, так как, если только еще есть силы, непременно остаюсь на сцене и раздаю автографы всем желающим. Тогда, я думаю, передо мной прошли все, кто присутствовал в зале, а потом пришлось отправиться на прием, устроенный в другой части колледжа для преподавателей и музыкантов. Наконец, спустя два часа, я попал в свою гримуборную и снял фрак, так сказать, свою концертную униформу.

Лимузин ожидал меня у служебного входа, но шофер не включил двигатель. В машине оказалось холодно, как на северном полюсе. Я буквально стучал зубами, ожидая приехавших со мной в Бруклин-колледж секретаршу, концертмейстера и двоих друзей, которые где-то задержались дольше меня. Я возмутился, почему водитель не включил отопление. При этом не повысил голоса, нет, ничего подобного, а только обратил внимание, что ему следовало бы согреть салон. В конце концов, ему платили за три часа безделья.

Короче говоря, дело пустяковое. Но потом до меня дошло, что шофер наверняка подумал, стоило ли так сердиться из-за подобной ерунды. Ведь ему, конечно, даже в голову не пришло, что мы, певцы, очень боимся простудиться. Он просто не знал, что я отношусь к своему голосу как к чему-то существующему совершенно отдельно от меня, как к чудесному подарку, полученному от судьбы, и обязан беречь его. Водитель увидел во мне только раздраженного типа, строившего из себя оперную примадонну.

Барбра Стрейзанд однажды очень хорошо объяснила, что значит быть звездой. Мне очень понравились ее слова. Сам я не слышал их. Мне пересказали, что она заявила однажды в интервью по телевидению. Люди обвиняют ее в том, говорила она журналисту, будто она превратилась в настоящую ведьму с тех пор, как стала знаменитой. «Но это же неправда, — возразила актриса, — я всегда была ею».

Не думаю, что я тоже превратился во что-то похожее на ведьму или черта. Но кем бы я ни казался, надеюсь оставаться тем, кем был всегда.

Одна из потрясающих партий Паваротти — Канио в опере Леонкавалло «Паяцы».

Известность приносит большое преимущество, ибо имеешь возможность вернуть людям часть из того, что они дали тебе. Одна из моих недавних инициатив — конкурс вокалистов, который я задумал проводить вместе с Филадельфийским оперным обществом. Я обязан собственным дебютом конкурсу вокалистов имени Акилле Пери. И потому очень счастлив, что устраиваю подобный конкурс в США.

Помогать молодым певцам — отнюдь не всегда столь благодарное дело, как может показаться на первый взгляд. Многие забывают одно немаловажное обстоятельство: чтобы в конкурсе появились победители, в нем должны оказаться и побежденные. И на каждый подающий надежды голос приходится двадцать совершенно негодных. Очень неприятно бывает говорить молодому человеку, который несколько лет учился пению: «Знаешь, лучше тебе подумать о какой-нибудь другой карьере». Некоторые из моих коллег не в силах произнести такие слова.

Мне тоже подобная миссия не доставляет никакого удовольствия, но умолчание, на мой взгляд, гораздо хуже: в таком случае останутся безвестными талантливые вокалисты. Для выявления новых талантов я и принял живейшее участие в организации конкурса вокалистов. Мы собираем первоклассное жюри: Курт Герберт Адлер, Ричард Бонинг, Филли Кэртин, Макс де Шонси, Лорин Маазель, Натаниэл Меррил, Юлиус Радель, Виду Сайао, Франческо Сичилиани, Джоан Сазерленд и Антонио Тонини. В состав жюри входит и президент Филадельфийского оперного общества доктор Франческо Лето вместе с главным администратором Маргарет Энн Иверит.

Каждый из нас подыщет молодые голоса в разных концах мира. Конкурсантов ожидается самое большее человек сорок, и наградой победителям станет выступление вместе со мной в целом цикле спектаклей в Филадельфии. В дальнейшем думаю пригласить для участия в этих спектаклях-премиях и некоторых коллег.

Для молодых начинающих певцов, пожалуй, самое трудное — получить возможность выступить вместе с выдающимися артистами. При всем моем уважении ко многим великим педагогам вокала должен сказать, что нет лучшего способа обучить пению, чем оказаться на сцене рядом с настоящими мастерами.

История оперы в Филадельфии очень интересна. Здесь состоялись американские премьеры многих шедевров: «Вольный стрелок», «Пуритане», «Норма», «Луиза Миллер», «Фауст», «Летучий голландец». Как во всех городах Соединенных Штатов, оперная труппа здесь часто менялась, но для меня это не имеет значения, если только передо мной широкая публика, интересующаяся оперой, любящая и поддерживающая ее.

Труппа, работающая в Филадельфии сейчас, а она возникла от слияния двух предыдущих, уже показала, насколько прочна и готова к новшествам: и то и другое — наилучшая основа для благополучного будущего.

Хотелось бы сказать несколько слов еще об одном увлечении, очень дорогом мне: о своей страсти к живописи. Теперь берусь за кисть при первой же возможности и постоянно вожу с собой некоторые свои картины, над которыми продолжаю работать и с которыми очень жаль расставаться.

Началось все не так уж давно и как бы в шутку. Может, и сейчас многие принимают мое занятие живописью за баловство, но для меня оно становится все более важным. Это произошло в 1978 году, когда я пел «Тоску» в Сан-Франциско. Поскольку герой оперы Каварадосси — художник, один из моих поклонников прислал в подарок коробку акриловых красок, я и сказал себе: а зачем, собственно, притворяться на сцене, будто пишешь картину? Почему бы не попробовать на самом деле заняться этим? Я попробовал, и с тех пор живопись стала для меня чем-то вроде наркотика. Я как безумный ушел в нее с головой. В первый же год написал тридцать полотен… и не все на сцене.